drame de William Shakespeare; le faux dieu, - продолжал он, - de ces sots
paiens, les Anglais"*. Едва ли мне следует объяснять, как изменилась бы его
оценка, будь он в духе.
(фр.).
скрыть презрения, которое вызывали иные жалкие пассажи. Я не собиралась
высказываться, но ведь можно выразить отношение и без слов. Навострив свои
"lunettes", мосье ловил каждый мой взгляд; кажется, он ни одного не
прозевал; в конце концов глаза его отбросили свое укрытие, чтобы ничто не
мешало им метать молнии, и уже он распалялся в добровольном изгнании на
северном полюсе, горячей - судя по атмосфере в комнате, - чем уместно б
распаляться под прямыми лучами Рака.
своему раздражению или уйдет сдержавшись.
прямого неудовольствия? Я не произнесла ни звука и, по справедливости, не
заслуживала осуждения или кары за то одно, что дала мускулам у глаз и рта
несколько больше вольности, чем обыкновенно.
водичкой. Булочки и стаканы стояли на столе, и из уважения к профессору их
не раздавали.
своем Шекспире. Все повиновались. Я тоже взяла стакан и булку, но тут мне
сильнее прежнего захотелось кончить работу, и я принялась за нее, не покидая
места ссылки, жуя хлеб и отхлебывая из стакана с совершенным sangfroid*, с
несвойственным мне самообладанием, самое меня приятно удивлявшим. Верно,
беспокойный, раздражительный, колючий мосье Поль как магнит собирал вокруг
себя все возбуждение и напряжение, и мне не оставалось ничего, кроме
безмятежности.
поворотился к дверям.
футляр, забытый на столе?
карман и... быстро подошел ко мне.
стесненья; они всегда беседовали за едой и, привыкши говорить быстро и
громко, теперь не церемонились.
отвечала, что делаю цепочку для часов.
буквально соответствовала истине) "прошипел" мне на ухо несколько колкостей.
мною немыслимо быть в дружеских отношениях. Что у меня "caractere
intraitable"* и упрямый до невозможности. Он сам не знает, что на меня
находит; но с какими бы мирными и дружественными намерениями ко мне ни
подойти, глядь - и я обращаю согласие в раздор, а доброжелательство во
враждебность. Он смеет заверить меня, что он, мосье Поль, желает мне добра;
он никогда умышленно не огорчал меня и мог бы, кажется, по крайней мере
рассчитывать на то, что к нему станут относиться хотя бы как к доброму
знакомому; и что же? как я с ним обращаюсь! Сколько язвительной бойкости,
что за страсть перечить и "fougue"** несправедливости!
poudre**. - Жаль, очень жаль; он сожалеет об этой моей несчастной
особенности. "Emportement"*** и "chaleur"****, быть может, и великодушные, и
все же он боится, как бы они мне не повредили. А жаль: в глубине души он
полагает, что я не вовсе лишена добродетелей, и если бы только я
прислушалась к доводам рассудка и держалась бы сдержанней, скромней, не была
бы "en l'air", такой "coquette"*****, не рисовалась бы, не придавала бы
такого значения наружному блеску, который и нужен-то лишь затем, чтобы
привлекать внимание людей, замечательных главным образом своим ростом, "des
couleurs de poupee", "un nez plus ou moins bien fait"****** и неслыханной
глупостью, - мой характер можно бы еще назвать сносным, а то и образцовым.
Но так... И здесь он запнулся.
что-нибудь примирительное; но я испугалась, а когда я пугаюсь, я либо
смеюсь, либо плачу; во всем этом трогательное как-то странно мешалось со
вздором.
удобством.
осмелится ради моего же блага навлечь на себя мой гнев и остановиться на
перемене, которую он заметил в моем наряде. Он без колебаний признает, что,
когда он впервые меня заметил - или, вернее, стал время от времени мимоходом
меня замечать, - он был доволен мною: основательность, строгая простота, в
этих стенах особенно приятная, внушали ему на мой счет лучшие надежды. Чье
роковое влияние заставило меня вдруг прикалывать к шляпе цветы, надевать
"des cols brodes"*, a однажды даже появиться в алом платье? Он, конечно,
догадывается, но не скажет этого вслух.
бледно-розовое, да еще с черными кружевами.
все равно: щегольские, легкомысленные цвета; что же до кружев, то это просто
"colifichet de plus"*. - И он вздохнул, сожалея о моем падении. Он вынужден
с грустью признать, что не может рассмотреть эту тему подробно, как ему бы
того хотелось: не зная в точности названий этих "babioles"**, он рискует
напутать и неизбежно стать мишенью моих насмешек и раздражить мой
неуравновешенный и порывистый нрав. Он только хочет сказать - и уж здесь-то
не боится ошибиться, - что в последнее время мои наряды приобрели "des
facons mondaines"***, и ему больно это видеть.
он в моем зимнем мериносе с простым белым воротником: когда я задала ему
этот вопрос, он сказал, что все вместе выглядит вызывающе - и вдобавок
"шейный бант"...
верно, и у мужчин не одобряете ничего такого? - и я показала ему свою
цепочку из шелка и золота. В ответ он только застонал - очевидно, из-за
моего легкомыслия.
потом спросил, стану ли я ненавидеть его после того, что он сейчас
наговорил.
знаю только, что мы сумели расстаться дружески и уже от дверей мосье Поль
вернулся объяснить, что не следует думать, будто он решительно против моего
алого платья ("Розового! Розового!" - не утерпела я); он не станет отрицать,
что оно, вообще говоря, выглядит красиво (на самом-то деле, мосье Эманюель
определенно предпочитал яркие цвета); он только хотел посоветовать мне,
надевая его, держаться так, словно оно шито из "bure" цвета "gris de
poussiere"*.
маленькие...