Хорошо, а? - и он показал на стены. - Вот здесь зимовать в собачьей будке,
обмазанной дерьмом.
Бова стал совершенно на себя не похож.
водки в мутный, с краями, запачканными высохшим зубным порошком, граненый
стакан, пододвинул зеленый моченый помидор, лежавший на раскисшем газетном
листе.
подальше от себя и начал расспрашивать Бову об армейских делах. Но Бова
уклонялся от деловых разговоров.
ни на что не отвлекался, какие бабы были, когда мы на Украине стояли, а на
Кубани, Боже мой... и ведь давали охотно, только мигни! А я, дурак,
просиживал задницу в оперативном отделе, спохватился поздно, среди песков!
плотности войск на километр фронта и о преимуществах минометов над
артиллерией в условиях песчаной пустыни, все же заинтересовался новым
оборотом разговора.
сорок первом году, когда штаб стоял в Киеве, я встречался с одной особой,
украинкой, она была женой работника прокуратуры, красавица!
добавил:
поставить в этих смыслах на одно из первых мест, необычайно высокий
процент красавиц.
о прелести смуглых и скуластых, пропахших полынью и степным дымом женщин.
Он вспомнил Аллу Сергеевну из штаба степной армии и закончил свою речь: -
Да и вообще вы не правы, женщины всюду есть. В пустыне воды нет, это
верно, а дамы есть.
этот момент сообразил, что хозяин его был совершенно пьян.
с койки. Даренский с тем особым терпением и добротой, которые возникают у
русских мужчин к пьяным, подложил Бове под голову подушку, постелил ему
под ноги газету, утер ему слюнявый рот и стал оглядываться, где бы самому
устроиться.
шинель, под голову пристроил свою раздутую полевую сумку, служившую ему в
командировках и канцелярией, и продовольственным складом, и вместилищем
умывальных принадлежностей.
неземное пламя в черном азиатском небе, справил малую нужду, все
поглядывая на звезды, подумал: "Да, космос", - и пошел спать.
чтобы закрыть глаза, широко раскрыл их, - его поразила безрадостная мысль.
объедки моченых помидоров, на картонный чемодан, в котором, наверное,
лежит куцее вафельное полотенце с большим черным клеймом, мятые
подворотнички, пустая кобура, продавленная мыльница.
богатой. А через год эта сегодняшняя хибарка покажется роскошной,
вспомнится в какой-нибудь яме, где уж не будет бритвы, не будет чемодана,
не будет рваных портянок.
большие перемены. Жажда работы, являвшаяся такой же могучей потребностью,
как желание пищи, была удовлетворена. Он уж не чувствует себя счастливым
оттого, что работал, ведь не чувствует себя счастливым постоянно сытый
человек.
радовало его, - он не привык к тому, что его считали незаменимым, нужным.
За долгие годы он привык к обратному.
над сослуживцами не рождало в нем снисходительной благожелательности к
товарищам по работе - черты истинно сильных людей. Но, очевидно, он не был
сильным.
обиженных им людей, но никогда не просил у них прощения. На него
обижались, но не считали его плохим человеком. К нему в штабе
Сталинградского фронта относились, пожалуй, еще лучше, чем относились к
Новикову в свое время в штабе Юго-Западного. Говорили, что целые страницы
его докладных записок используются при отчетах больших людей перед еще
большими людьми в Москве. Оказалось, что в трудное время и ум и работа его
были важны и полезны. А жена за пять лет до войны ушла от него, считая,
что он враг народа, сумевший обманно скрыть от нее свою дряблую,
двурушническую сущность. Он часто не получал работы из-за плохих анкетных
данных, - и по линии отца, и по линии матери. Сперва он обижался, узнав,
что место, в котором ему отказали, занял человек, отличавшийся глупостью
либо невежеством. Потом Даренскому представлялось, что действительно ему
нельзя доверить ответственную оперативную работу. После лагеря он совсем
уж всерьез стал ощущать свою неполноценность.
идущий от двери, Даренский думал о том, что теперь, когда его знания и
способности оказались нужны, он валяется на полу в курятнике, слышит
пронзительный, отвратный крик верблюдов, мечтает не о курортах и дачах, а
о чистой паре подштанников и о возможности помыться с обмылочком
стирального мыла.
одновременно это раздражало его.
робостью. Жизненные блага, казалось Даренскому, никогда не причитались
ему.
денежная нужда, всегдашнее ощущение своей бедной, старой одежды были
привычны ему с детских лет.
"Товарищ подполковник, вам надо питаться в столовой Военторга", наполняла
его страхом. Потом, где-нибудь на заседании, какой-нибудь генерал-шутник
подмигнет: "Ну как, подполковник, наваристый борщ в столовой Военного
совета?" Он всегда поражался хозяйской уверенности, с которой не только
генералы, но и газетные фотографы ели, пили, требовали бензин,
обмундирование, папиросы в тех местах, где им не полагалось ни бензина, ни
папирос.
постоянной кормилицей семьи была мать, работавшая стенографисткой.
идущей от его койки, забеспокоился.
сейчас голова ясная, точно не пил ничего. Вот, понимаете, лежу и думаю:
как же это мы очутились в этой жуткой местности. Кто нам помог в такую
дыру попасть?
койке, гость на полу.
да вот, понимаете, не только немцы, и мы себе помогли.
раздумывая, надо ли начинать такой разговор с человеком малознакомым. И,
видимо, раздумье это привело к выводу, что подобный разговор с
малознакомым человеком вести не следует.
помятым и угрюмым, чужим.
оно казалось холодным и недобрым, чужим.
вести.
бюрократизм и бюрократы вот помогли нам докатиться сюда.
до войны в деревне такой бюрократизм был, что без поллитры никто справки
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Лондон Джек
Флинт Эрик
Сапковский Анджей