случайности сложились так, что оно оказалось, быть может, самым важным,
самым значительным по последствиям, заседанием в мировой истории.
Продолжалось оно десять часов. Было двенадцать человек. Пили чай, закусывали
бутербродами.
правительство собирается открыть фронт и сдать немцам Петербург. Доказывал,
что союзники намерены скоро заключить мир с немцами и совместно с ними
задушить русскую революцию. Доказывал, что как только большевики захватят
власть в России, на Западе вспыхнет восстание, и мировой пролетариат придет
на помощь их партии. ВсЈ это было неправдой, и со своей проницательностью он
не мог этого не понимать. Понимали ли слушатели? Должно быть, одни ему
верили, другие догадывались, что он лжет, но думали, что теперь уж
необходимо за ним идти; отступать поздно, нервы не выдержат, надо положить
делу конец. Спорили только Каменев и Зиновьев, они были против вооруженного
переворота и не надеялись на успешный исход. Один из участников совещания
впоследствии говорил о страстных импровизациях Ленина, внушавших людям веру
и волю. Вероятно, говорил правду. Была тут доля и почти гипнотического
внушения. Все подчинились: было принято и записано решение произвести через
две недели, 25 октября, государственный переворот. 421
писали и в иностранных газетах.
антимилитаристом. Последнюю антимилитаристскую речь произнес месяца за два
до того, как война началась. Но уже давно чувствовал, что может защищать
какие угодно политические взгляды. Так и велел Макиавелли. Впрочем, об этом
он думал мало. Только радостно сознавал, что его переполняет воля к борьбе,
всЈ равно, к какой. Победа должна была прийти, -- просто не могла не прийти.
Нужен был только благоприятный случай.
социалистической газеты "Аванти" или его заставили оттуда уйти. Теперь и
колебаний больше быть не могло. Если б социалисты и одержали победу, она ему
обещала немногое: главарями оказались бы все эти ничтожные Турати,
Модильяни, Тревесы, давно занимавшие в партии огромное положение; они его
терпеть не могли и в лучшем случае бросили бы ему какую-нибудь обглоданную
кость. Не это ему было нужно.
итальянское правительство объявило войну центральным державам. Враги
обвинили его в продажности: подкуплен Францией, иначе быть не может!
Говорить можно было что угодно, доказать, как всегда в таких случаях, было
очень трудно. Через четверть века, в 1940 году, французскому правительству
было бы выгодно объявить, что оно в свое время его подкупило. Но оно и тогда
такого сообщения не сделало.
было само по себе неправдоподобно; едва ли вообще когда-либо из трусов
выходили диктаторы: слишком опасное ремесло. Во всяком случае, воевал он
храбро: дослужился лишь до чина капрала, но скорее всего только потому, что
военные власти не решались произвести его в офицеры: так свежи у них в
памяти были его недавние речи и статьи. 422
итальянской мортиры. В больнице его посетил король, -- это означало многое
для его карьеры. Поправившись, он снова стал редактировать созданную им
газету. Приходил в редакцию на костылях и писал воинственные статьи.
Опасался покушений со стороны врагов, и редакционный кабинет у него был
довольно необычный: на письменном столе, рядом с томами Кардуччи и Гейне
лежали револьвер, кинжал и несколько ручных гранат.
бы невозможно. Через много лет его вдова, в своей книге "Моя жизнь с
Бенито", писала, что когда-то в Швейцарии ее муж посещал Ленина, -- он сам
ей об этом рассказывал. Быть может, привирал и в рассказах жене, -- уж очень
это было эффектно: два бедных мало известных эмигранта беседуют в убогой
комнатке, это Муссолини и Ленин, -- сюжет для глубоких размышлений и для
исторической картины. Как бы то ни было, и позднее Дуче чрезвычайно почитал
вождя большевиков; так Гитлер в частных разговорах восхищался Троцким,
Сталин Гитлером, и почти все диктаторы друг другом.
обходил как будто справа и, как какой-нибудь либерал, писал: "В России
Ленина есть только одна власть: его власть. Есть только одна свобода: его
свобода. Есть только одно мнение: его мнение. Есть только один закон: его
закон". Мог писать это только с мучительной завистью. "Ничего, придет и мое
время". Но иногда обходил Ленина и слева и доказывал, что никакого
социализма в России нет, что большевики обыкновенная реакционная партия.
Внимательно за ними следил, учился и многому научился. По существу же был с
Лениным не согласен: очень трудно построить социалистическое общество,
слишком могущественные силы против него ополчатся, можно найти и более
легкий путь к неограниченной власти. Надо привлечь богатых людей, ни в каком
случае не теряя бедных. 423
прекратить: от них гораздо больше вреда, чем пользы. Впрочем, это начал
делать уже давно; позднее извлекал из книжных магазинов и уничтожал свои
старые богохульные писанья. С королем, если только окажется возможным,
поладить: монархический принцип еще немалая сила, и можно награждать людей
титулами, это и денег не стоит; а король покладистый человек, вот и в
больнице навестил и говорил сочувственные слова, и ему решительно всЈ -- всЈ
равно, пусть же сохраняет корону и занимается нумизматикой. И надо,
непременно надо придумать для своего движения, для своего учения хорошее,
звучное, запоминающееся слово, лучше всего такое, какое было бы связано с
древним Римом. Оно и было найдено. Явилась первая большая мысль. Второй было
применение касторового масла в борьбе с противниками.
октябрьского переворота", вероятно, введет и в Зимний дворец, и в Смольный
Институт, и в Петропавловскую крепость, и в комитеты, и в казармы, и в
уличную толпу вымышленных им людей. Будут образы: большевик-фанатик;
рабочий, всю жизнь голодавший и ненавидящий капиталистический строй;
юноша-идеалист, юнкер или прапорщик запаса; готовый на всЈ
авантюрист-честолюбец; добрая, но яростная меньшевичка или народница в
очках, выкуривающая сто папирос в день и страстно спорящая о политике до
поздней ночи; приехавший с фронта боевой израненный офицер, готовый из
патриотизма защищать Временное правительство: хороший капиталист-патриот;
нехороший капиталист, наживающийся на чужой крови и т. д. ВсЈ это будет
более или менее верно: такие люди действительно участвовали в октябрьских
событиях. Но картина будущего романиста, этих событий не видевшего, верной
не будет: он исказит перспективу и выдаст за целое сумму очень небольших
величин, составляющую очень небольшую его часть. Главное было не в этих
величинах. Подавляющим по значению должен был 424 бы быть один простой,
довольно неблагодарный, образ в разных возможных вариантах: солдат, больше
не желающий воевать.
развивал эту мысль на десятках страниц. Если тут и есть некоторая правда, то
во всяком случае это искусство элементарное.
были осмысленны и целесообразны с точки зрения сторонников переворота; не
все распоряжения Временного правительства были бессмысленны и
нецелесообразны с противоположной точки зрения. Но, в общем, представление о
том, что нужно делать, было бы ясно любому грамотному человеку. Троцкому,
Подвойскому или фельдшеру Лазимиру не требовалось революционного гения,
чтобы понять, как важно захватить Петропавловскую крепость, Зимний дворец,
вокзалы, банки, телеграфную и телефонную станцию. Полковникам Полковникову
или Параделову не требовалось военного гения, чтобы понять, как необходимо
эти пункты отстоять. И те, и другие посылали туда вооруженные отряды, иногда
с добавлением небольшого числа рабочих или интеллигентов или
полуинтеллигентов. Делали в сущности одно и то же. Быть может и даже
наверное, большевики проявили больше ума и энергии, чем их противники. Но
главное было не в этом, а в том, что громадную часть вооруженных сил
Временного правительства можно было в октябре называть вооруженными силами
разве в шутку.
словами. Можно сказать, и сто раз говорилось, что Ленин гениально прозрел
путь, по которому, в силу своих законов, пойдет история (почему-то прозрел в
отношении России и совершенно не прозрел в отношении западного мира). Но нет
ничего обманчивее ученых слов, особенно пышных.
реляциям, пролетариат сыграл в октябрьских событиях довольно скромную роль.
Неизмеримо важнее была роль солдат и матросов. Они твердо знали, чего прежде
всего хотят: прежде всего хотели 425 немедленного конца войны. А это обещали
именно большевики и только они. "Надежные части", отправлявшиеся
Полковниковым в "важные стратегические пункты города", переходили, подумав,
на сторону восставших или решали "сохранять нейтралитет". Так, без малейшего
сопротивления были "взяты" большевицкими солдатами и матросами и
Николаевский вокзал, и крепость, и Государственный банк, и арсенал, и
телефонная станция и другие учреждения, охранявшиеся значительными отрядами
войск, "верных Временному правительству". И в третьем часу дня Троцкий от
имени Военно-Революционного комитета с торжеством объявил Петербургскому
Совету, что Временное правительство больше не существует. Добавил: "Нам
Мережковский Дмитрий
Самойлова Елена
Афанасьев Роман
Корнев Павел
Свержин Владимир
Орлов Алекс