показалось, что я вижу только эти глаза, а все вокруг темнеет и уходит. Я
хотела сказать, что это смешно, что в Заполярье так много Вольтера, но мы
вдруг много раз быстро поцеловались. В эту минуту позвонил телефон, я
вышла и целых полчаса разговаривала со своей старой профессоршей, которая
называла меня "деточкой" и которой нужно было знать решительно все - и где
я теперь обедаю, и купила ли я тот хорошенький абажур у "Мюра"... А когда
я вернулась, Саня спал. Я окликнула его, но мне сразу же стало жалко, и я
присела подле него на корточки и стала рассматривать близко-близко.
Дневник лежал в особой папке с замочком. Когда Саня ушел, я долго
рассматривала эти обломанные по краям страницы, покрытые кривыми тесными
строчками и вдруг - беспомощными, широкими, точно рука, разбежавшись, еще
писала, а мысль уже бродила невесть где. Каким упорством, какой силой воли
нужно обладать, чтобы прочитать эти дневники!
фото, и, должно быть, ни один багор в мире еще не был снят так
превосходно!
всему свету, и Саня подобрал их и написал эту историю или еще напишет. А
я? Я не сделала ничего и, если бы не Саня, даже не узнала бы о своем отце
ничего, кроме того, что мне было известно в тот прощальный день на Энском
вокзале, когда отец взял меня на руки и в последний раз высоко подкинул и
поймал своими добрыми большими руками.
чем: по-прежнему я жила у Киры, много читала и работала, хотя это было не
очень удобно, потому что ящики с коллекциями так и стояли в передней, а
карту приходилось чертить на рояле.
34-го и 35-го годов, и Башкирское управление, в котором я служила,
разрешило мне остаться на лето в Москве.
между прочим, еще и потому, что Валя с Кирой вдруг стали какие-то
молчаливые, серьезные и все время сидели и тихо разговаривали в кухне.
Больше им некуда было деться, потому что вся квартира состояла из одной
большой старинной кухни, делившейся на "кухню вообще" и "собственно
кухню". Валя с Кирой сидели за перегородкой, то есть в "собственно кухне",
так что Александре Дмитриевне приходилось теперь готовить ужин в "кухне
вообще".
зато однажды принес белую крысу и очень огорчился, когда Кира заорала и
вскочила на стол. Он долго объяснял ей, что это прекрасный экземпляр -
крыса-альбинос, редкая штука! Но Кира все орала и не хотела слезать со
стола, так что ему пришлось завязать крысу-альбиноса в носовой платок и
положить на столик в передней. Но там ее нашла Александра Дмитриевна,
вернувшаяся со своего концерта, и тут поднялся такой крик, что Вале
пришлось уйти со своим подарком.
говорили друг другу: "Ну, спать!", и она вдруг засыпала и во сне у нее
становилось смешное, счастливое выражение лица, а эти минуты, когда я
оставалась одна, тоска, наконец, добиралась до сердца. Я начинала думать о
том, какая у них чудная любовь, самое лучшее время в жизни, и как она не
похожа на нашу! Они - вместе и видятся каждый день, а мы так далеко друг
от друга!
- тайга и холодные ленты северных рек, и равнины, равнины, покрытые
снегом, - бесконечные пространства земли, которые легли между нами.
будет прекрасно. Два года я не брала отпуска, а теперь возьму и поеду, или
он приедет, быть может, еще в июле".
и теперь все приходилось делать сначала. Но чем труднее, тем с большим
азартом я работала в эти дни, после Саниного отъезда. Несмотря на мои
тоскливые ночи, я жила с таким чувством, как будто все тяжелое, скучное и
неясное осталось позади, а впереди - только интересное и новое, от
которого замирает сердце и становится весело, и легко, и немного страшно.
Главсевморпути, и в "Правде". Я немного испугалась, когда он сказал мне об
этом.
как кто-то позвонил и попросил к телефону Катерину Ивановну
Татаринову-Григорьеву.
что Санина статья вызвала много численные отклики и что об авторе пришел
даже запрос из Арктического института.
капитана Татаринова?
деятельности вашего отца?
раз в жизни я назвала Саню по имени-отчеству - я, к сожалению, не могу ими
распоряжаться.
номер с Саниной статьей о креплении самолета во время пурги, - а я даже и
не знала, что он написал эту статью. Я попросила два номера - один для
себя. Потом позвонили из "Литературной газеты" и спросили, какой Григорьев
- не писатель ли?
обо мне, но он позвонил и сразу стал говорить со мной, как со старой
знакомой.
мой отец открыл Северную Землю, а у них записано, что кто-то другой.
говорю: вы его с "Пахтусовым" пошлите. А они говорят: там уже есть пилот.
Мало ли что! Ведь у вашего-то определенная мысль!
Башкирского геологического управления" - было написано на конверте, как
будто письмо отправлялось в учреждение. Действительно, я была в те годы
чем-то вроде учреждения - иначе никак нельзя было оформить мою работу в
Москве. Но этот адрес был шуткой, и такой жалкой выглядела эта шутка,
которую он повторял каждый день!
а потом перестала читать и возвращать. Но мне почему-то было страшно жечь
эти письма; они валялись где попало, я невольно натыкалась на них - и
отдергивала руку.
был очень занят, и я просто не могла понять, как он теперь находит время
всегда стоять на улице, когда бы я ни вышла из дому. Я встречала его в
магазинах, в театре, и это было очень неприятно, потому что он кланялся, а
я не отвечала. Он делал движение, чтобы подойти, - я отворачивалась.
шутку привел ему подобный пример отвергнутой любви среди обезьян шимпанзе.
у меня началась какая-то болезнь: стоило мне закрыть глаза, как он мигом
появлялся передо мной в новом сером пальто и в мягкой шляпе, которую он
стал носить ради меня, - он сам однажды сказал мне об этом.
те бумаги, которые передал ему Вышимирский. Это была жестокая мысль - идти
к нему после всех его писем и цветов, которые я отсылала. Но чем больше я
думала, тем все больше мне нравилась эта мысль. Я представляла себе, как я
войду и он растеряется и долго будет смотреть на меня, не говоря ни слова,
как он потом побледнеет, бросится по коридору и распахнет дверь в свою
комнату, а я скажу хладнокровно:
Акунин Борис
Василенко Иван
Орловский Гай Юлий
Корнев Павел
Муркок Майкл
Афанасьев Роман