(ненадолго) Я словно бы тоже взлетал, взмывал в обезболенную высоту не-
ба. Это уже после Я пыталсЯ кричать словами, поначалу Я выл. Голова в
огне. Жар. А из детства С из далекого жаркого лета С выглядывает моЯ мо-
лодаЯ мать; мать стоит в раме окна, занавешиваЯ его серым полотном
(тканью) от палящего солнца...
ушли на поздний промысел.) Стараясь криков не слышать, Сергеич засунул
лысую голову под подушку. И все равно он дергалсЯ на кровати всю долгую
зимнюю ночь С умолял менЯ молчать, хотел уйти...
ничего не осознавая. Сергеичу пришлось встать и хоть когоРто звать. На-
бежали вьетнамцы. Я разбрасывал их по комнате; хилые, мерзнущие, в неу-
добных шлепанцах, они тем более старательно и хватко висли на мне. Они
влезали на пустые кровати (обоих Сашек), чтобы прыгать на менЯ сверху.
Едва поднявшись с пола, в ушибах и в ссадинах, они вновь и вновь отважно
бросались со спины или сбоку, с уговорами, с просительноРвежливым мяу-
каньем, С и все это без малоРмальской передышки, не прерываЯ комнатной
охоты (облавы) ни на минуту, ни даже на секунду, столь невыносим был длЯ
них русский вой: утробные звуки чужого племени.
мои руки ослабевшими, а мой голос вдруг сходящим на нет. Я сам далсЯ са-
нитарам. В карете, в выстуженной машине, Я, правда, вновь пробовал
биться. Колеса скрипели на снегу. На поворотах, как только машину зано-
сило, Я ТплылУ, кричал, а санитары, подозревая, что больной со стажем,
спрашивали, в какую психбольницу везти. (Зачем кудаРто, если Я чейРто
постоянный клиент?) Мужики с огромными руками кричали мне в самое ухо. И
Я назвал С почти машинально С больницу, где Веня.
определилсЯ в карете . Этот смышленый врач и счел, что Я давний клиент С
бил по щекам и спрашивал, в какой лечишься? С В какой? С В какой?.. С он
спрашивал беспрерывно, пока из моего подсознаниЯ (из под подсознания)
чтоРто паучье, как иероглиф, не вынырнуло С номер больницы С и помрачен-
ный мой рассудок тотчас его ухватил, назвал.
день, утром, Я вполне пришел в себя.
ром Я уже с удовольствием поел. Оглядевшись в палате, Я счел, что мне
повезло: в знакомом месте. И ВенЯ гдеРто здесь же. И если что, Иван
Емельянович тоже какРникак знакомец и менЯ припомнит, подлечит.
разом. ВоРпервых, то есть более всего, Я в своих криках пророчествовал о
человеке погибающем С о Тчеловечестве, которое учитсЯ жить вне Слова,
потому что осталось без словаУ (мои обрывочные мысли тех дней) С это все
исходило из менЯ воплем, вызовом, проклятием погибающему человечеству,
машина мчала, а сам Я билсЯ в руках санитаров, их ухмылок нимало не сму-
щаясь. Вероятно, как все пророчествующие.
чества и вызов человечеству не исключали попискиваньЯ совести. Выла зи-
ма, но подвывала и флейта.) Санитары и на это лишь ухмылялись С пересме-
ивались, убивать, мол, уже староват, слабо, мол, тебе папаша! Веселые
мужики. Они умело лупили по щекам и со смешочками вкатили мне уже в до-
роге пару хороших шприцев. Узнал Я после. Было стыдно. Было неловко, как
если бы спящий, во сне обмочился. Нет, нет, Я не кричал впрямую не хочу
убивать, это уж слишком (кричал солдат, мой сопалатник), но чтоРто ведь
и Я кричал. И про нож. И про чувство вины. И Тне хочуУ тоже было. (Не
только стыдно. Еще и опасно.)
Но санитары же и успокоили: чего не наговоришь после
того, как весь вечер разбрасывал по углам десяток
вьетнамцев, С не Я кричал и выл: кричал ничем не
защищенный, нагой край моего ТяУ. У каждого есть.
лова в тот вечер полусонной Нате. (ДлЯ чегоРто же Я выставил рыхлого Ва-
лентина.) Рассказать за чаем С это как выпустить через потайной клапан
пары. Ната бы дула в свою флейту, и моЯ бы душа потихоньку дула в свою.
Не успел. Ждал чегоРто. Ее пожалел.
чит, ожил.
где ужин С сглатывал на запахи слюнку. Безумцы мне не мешали.
нейролептики) психушка буйных выглядела (да и была) сущим зверинцем. Те-
перь иначе: в ХХ веке любое буйство лишь ТдлЯ дома, длЯ семьиУ С и то на
короткий период, до прихода санитаров.
был гуманен и все про них и про их странноватую задумчивость понимал С Я
их жалел, помогал застелить постель, звал на укол и прикуривал сигарету
(если у кого тряслась рука).
Иван
коридоре) старикРалкаш, без которого Я не представляю себе полноценной
психушки. Как герб на вратах. Старый алконавт был ТзафиксированУ, то
бишь привязан к кровати. И плакал. Стонал. В его глазах вековое гнилье.
БолотнаЯ жижа застаивалась под бровями, час за часом, он расплескивал
ее, только когда мотал головой. Бродячие дебилы в халатах и выставленнаЯ
на виду кровать со стариком, под которой лужица слез С вот что такое
больничный коридор (плюс отсутствие окон). Я расспросил: у старика не
было родных С жил один, спивалсЯ и в белой горячке выбрасывал из дома
все предметы, какие только мог поднять. Упекли, разумеется. Соседи, ра-
зумеется. (Теперь старик не был опасен длЯ проходящих под окнами.) ВремЯ
от времени он метался; кровать скрипела на весь коридор. Буйство сошло,
уже на третий день его развязали, но теперь он принципиально не вставал
и ходил под себя. Запахи? Воняет? С это ваши проблемы! А он хотел жить.
Он жадно ел. Одна его рука все времЯ была с решимостью выброшена изРпод
одеяла вверх и в сторону: к людям, мол, если с едой, не проходите мимо!
Великий старик. Сам в говне, а рука С к небу.
ОднаРдве. (Возможно, старик в коридоре просто обязателен, чтобы больница
была настоящей .) Впрочем, свободные кровати могли быть кроватями отпу-
щенных домой. Некоторых выпускают на субботуРвоскресенье. Стариков вы-
пускают. Молодых дебилов С нет. Вдруг вспоминаю: ЯРто старик (мысль моЯ
все еще как бы спохватываетсЯ и входит в реальность рывками: включаетсЯ
ТяУ). МенЯ тоже будут выпускать. Опять жизнь! А коридоры С моЯ слабость.
Нет лучше места длЯ дум. Руки в карманы (халата), Я шел завтракать ка-
шей.
тельностью. Я легонько насвистывал. Я вполне ожил. (Быстро пускаю кор-
ни.) На душе широко, легко, как после одержанной победы. Я тоже великий
старик. Мучившее отступило. В результате ли инъекций, нещадно кололи
двое суток, либо же как результат собственного срыва (когда Я изошел в
вое и в крике), мне полегчало. Я верю в крик. Вой не бывает неискренним.
Тот ночной крик в бомжатнике был расслышан. Они (там, высоко наверху)
приняли мой вой и мою боль как покаяние; приняли и зачли. Мысль мне нра-
вится. Тем провалом в кратковременный ужас и сумасшествие Я оплатил пер-
вую (скажем, так) из присланных мне квитанций. Могу жить. Совесть, похо-
же, умолкла. (Бедный наш рудимент. ПришлосьРтаки с ней считаться!) Воз-
можно, Я оплатил уже и весь счет, знать Я не мог. Сумму никто не знает.
Людям не дано, С философствовал Я, выгуливаЯ себЯ по коридору. Прогулки
полезны. Маячат пять или шесть психов, тоже тудаРсюда, отдых.
еда, кормежка! Кормежка и, плюс, уже чутьРчуть манящаЯ медсестра Мару-
ся... вот приоритеты. Гребу двумЯ веслами.
вати, в голове тупаЯ боль, а над головой С белыйРбелый потолок. Я нетР-
нет и проваливалсЯ в белое, плыл, но уже тогда как бы инстинктом держал-
сЯ за глаза улыбчивой Маруси, а потом и за рысьи глаза Калерии, второй
наклонявшейсЯ ко мне, стареющей медсестры. Руки со шприцем. Окрики. Ле-
чащий врач Зюзин. МенЯ развязали. Оглядевшись, Я вдруг легко осознал се-
Шилова Юлия
Андреев Николай
Лукин Евгений
Посняков Андрей
Муркок Майкл
Контровский Владимир