Чтение 84–й страницы книги ~Будденброки~

Это было в конце апреля. А в течение последующих двух недель г-жа
Перманедер с помощью обойщика Якобса сотворила одно из своих чудес: изящно
и "аристократично" обставила обширный бельэтаж, снятый в одном из домов на
Беккергрубе. Обильно уставленная цветами, эта квартира дожидалась
возвращения молодой четы.

И вот началось третье замужество Тони Будденброк.

Да, это почти точное обозначенье, - даже сенатор в один из четвергов,
когда Вейншенки отсутствовали, выразился именно так, а г-жа Перманедер
польщенно рассмеялась. И правда, хотя на нее легли все заботы, она ощущала
непрерывный прилив горделивой радости и однажды, встретившись на улице с
консульшей Юльхен Меллендорф, урожденной Хагенштрем, с таким торжеством и
вызовом взглянула ей прямо в глаза, что г-же Меллендорф осталось только
поклониться первой. Та же радость светилась в выражении лица Тони и
сообщала величавую торжественность ее осанке, когда она водила
родственников из комнаты в комнату по новой квартире. Рядом с ней Эрика
Вейншенк казалась тоже лишь восхищенной гостьей. Волоча за собой шлейф
пеньюара, вздернув плечи, высоко подняв голову, с украшенной атласными
бантами корзиночкой для ключей на руке, - она обожала атласные банты, -
г-жа Антония показывала гостям мебель, портьеры, прозрачный фарфор,
блистающее серебро и большие картины, приобретенные директором:
натюрморты, все до единого изображающие различную снедь, и голые женщины,
- ничего не поделаешь, таков был вкус Гуго Вейншенка. Самые ее движения,
казалось, говорили: "Смотрите, а я опять сумела всего этого добиться.
Обстановка здесь не менее аристократична, чем у Грюнлиха, и уж во всяком
случае получше, чем у Перманедера!"

Приходила старая консульша в полосатом - черном с серым - шелковом
платье, распространявшая вокруг себя чуть слышный аромат пачули, спокойно
все оглядывала своими светлыми глазами и, вслух не высказывая особого
восхищения, давала понять, что безусловно всем удовлетворена. Приходил
сенатор с женой и с сыном, вместе с Гердой подтрунивал над Тони, так и
светившейся гордостью, и с трудом отстаивал маленького Ганно, которого
обожавшая его тетка норовила вконец закормить сластями. Приходили дамы
Будденброк и в один голос заявляли, что им, скромным девушкам, было бы
даже не по душе жить в столь красивой обстановке... Приходила бедная
Клотильда, серая, тощая, терпеливая, сносила все подшучиванья, выпивала
четыре чашки кофе и затем протяжно и благожелательно высказывала свои
одобрения. Время от времени, когда в клубе почему-либо бывало пусто,
захаживал и Христиан, выпивал рюмочку бенедиктину, объявлял, что
намеревается стать агентом одной винно-коньячной фирмы, - во-первых, он
знает толк в этом деле, а во-вторых - работа эта легкая и приятная: "По
крайней мере, ты сам себе хозяин, занесешь в записную книжку несколько
адресов - и, глядь, уж заработал тридцать талеров", потом занимал у г-жи
Перманедер сорок шиллингов на букет примадонне Городского театра,
вспоминал вдруг - одному богу известно, в какой связи - лондонскую "Марию"
и "Порок", перескакивал на историю с шелудивой собакой, отправленной в
ящике из Вальпараисо в Сан-Франциско, и, если был в ударе, рассказывал все
это с таким комизмом, так ярко и увлекательно, что мог бы насмешить самую
взыскательную публику.

Войдя в азарт, он говорил на разных языках - по-английски, по-испански,
на нижненемецком наречии и на гамбургском диалекте, изображал в лицах
чилийских авантюристов, вооруженных ножами, и уайтчепельских воров, потом
вдруг заглядывал в свою книжечку с записями куплетов и начинал петь или
декламировать, талантливо, с неподражаемой мимикой, с гротескными
телодвижениями, что-нибудь вроде:

Бульварами, в тени аллей,

Я брел в один из летних дней.

Передо мною шла красотка,

И я поплелся вслед за ней.

Тарелка - шляпа и походка

Изящная, премилый взгляд,

И подлинно французский зад.

"Дитя, - сказал я ей несмело, -

Вы не пройдетесь ли со мной?"

"Дитя" в глаза мне посмотрело,

Промолвив: "Вот что, милый мой,

Катись дорожкою прямой!"

Едва покончив с куплетами, он переходил к цирковому репертуару и
воспроизводил антре английского клоуна так, что слушателям казалось, будто
они сидят в цирке: сначала из-за кулис доносились пререкания со
шталмейстером, внезапно обрывавшиеся возгласом: "Мой выход, пустите!";
затем следовал целый ряд рассказов на каком-то своеобразном и жалобном
англонемецком жаргоне. История о человеке, который проглотил мышь и посему
обратился за помощью к ветеринару, а тот порекомендовал ему, раз уж так
случилось, проглотить еще и кошку. Далее следовала история с "моей
бабушкой, женщиной еще хоть куда"; эта самая бабушка спешит на вокзал, но
по дороге с ней происходит уйма всевозможных приключений, и в конце концов
перед самым носом "женщины хоть куда" уходит поезд. Все это Христиан
заканчивал возгласом: "А теперь, господин капельмейстер, прошу!" - и,
словно пробудившись от сна, удивлялся: почему же не вступает оркестр?

Внезапно он обрывал "представление", менялся в лице, весь как-то
опускался. Его маленькие круглые, глубоко посаженные глаза начинали
шнырять из стороны в сторону. Тревожно прислушиваясь к тому, что
происходит внутри него. Христиан поглаживал себя по левому боку, выпивал
еще рюмочку ликеру, приободрялся, опять начинал "представление", но
обрывал его на полуслове и уходил в отнюдь не бодром расположении духа.

Госпожа Перманедер, в то время очень любившая посмеяться и уже вдосталь
навеселившаяся, провожала брата до лестницы в самом легкомысленном
настроении.

- До свиданья, господин агент! - кричала она ему вслед. - До свиданья,
бабник-похабник! До свиданья, старый хрыч! Приходи, не забывай нас! - И,
хохоча во все горло, удалялась в комнаты.

Христиан не обижался. Погруженный в свои мысли, он попросту не слышал
ее слов.

"Ну-с, - думал он, - теперь неплохо бы заглянуть в "Квисисану". И,
слегка сдвинув шляпу набекрень и опираясь на трость с бюстом монахини,
медленно, деревянной походкой спускался с лестницы.

2

Была весна 1868 года, когда г-жа Перманедер, часов около десяти вечера,
поднялась во второй этаж дома на Фишергрубе. Сенатор Будденброк одиноко
сидел в гостиной, обставленной оливкового цвета репсовой мебелью, у
круглого стола, над которым висела большая газовая лампа, и читал
"Берлинскую биржевую газету" (*54), держа между указательным и средним
пальцами левой руки зажженную папиросу. Услышав шаги в столовой, сенатор
снял золотое пенсне, без которого он в последнее время уже не обходился за
работой, и выжидательно вглядывался в темноту, покуда из-за портьеры в
освещенную часть комнаты не вошла Тони.

- А-а, это ты! Добрый вечер! Уже вернулась из Пеппенраде? Ну, как там
твои друзья?

- Добрый вечер, Том! Спасибо, Армгард здорова!.. Ты сидишь здесь совсем
один?

- Да! Ты явилась как нельзя более кстати. Я сегодня и ужинал в
одиночестве, как римский папа, - мамзель Юнгман ведь в счет не идет, она
каждую минуту срывается с места и бежит проведать Ганно... Герда в казино.
Там дает концерт скрипач Тамайо. За ней заехал Христиан...

- Ну и ну! - как говорит мама. По-моему, Герда и Христиан в последнее
время прямо-таки подружились...

- Да, да! С тех пор как он опять обосновался здесь, Герда стала
находить в нем вкус... Она очень внимательно слушает, когда он описывает
свои болезни... Ну что ж, ее это забавляет. А на днях она мне сказала: "Он
не бюргер, Томас! Он еще меньше бюргер, чем ты..."

- Бюргер, Том? О, господи! Да, по-моему, на всем свете не сыщется
лучшего бюргера, чем ты!..

- Возможно! Ты не совсем меня поняла!.. Раздевайся, Тони, и посиди со
мной! Выглядишь ты отлично. Деревенский воздух явно пошел тебе на пользу.

- Да, да! - г-жа Перманедер сняла мантилью, капор с лиловыми шелковыми
лентами и величаво опустилась в кресло. - Желудок, сон - все наладилось, и
за такой короткий срок! Тамошнее парное молоко, колбасы, ветчина... От
всего этого прямо наливаешься здоровьем! А главное - свежий мед, Том, я
всегда считала его одним из самых питательных кушаний. Чистый, натуральный
продукт; по крайней мере знаешь, что вводишь в организм! Со стороны
Армгард было очень мило вспомнить о нашей пансионской дружбе и пригласить
меня. Г-н фон Майбом тоже был необыкновенно предупредителен. Они
упрашивали меня погостить еще недельки две, но ведь, знаешь, Эрика с
трудом без меня обходится, а теперь, когда на свет появилась маленькая
Элизабет...

- A propos, как ребенок?

- Спасибо, Том, все в порядке. Для своих четырех месяцев девочка, слава
богу, очень хорошо развита, - хотя Фридерика, Генриетта и Пфиффи и
объявили, что она долго не проживет...

- А Вейншенк? Как он себя чувствует в роли отца? Я ведь вижу его только
по четвергам и...

- Он все такой же! Понимаешь, Том, Вейншенк человек порядочный,
работящий, в каком-то смысле его можно даже назвать образцовым мужем: он
терпеть не может ресторанов, из конторы возвращается прямо домой и все