руку, которая тебя кормила, предать человека, отношениями с которым ты так
дорожил, наплевать на все еще открытый финал черно-белой "Касабланки"...
Нет, на такое Никита не способен.
что и тайник ему не принадлежит. Тайник - бывшая вотчина бывшего охранника.
Да и не станет отчаянный и бесстрашный Корабельникоff устраивать такие
подметные схроны. Не станет простукивать стены в цивильной кухне, для него
больше всего подошла бы ячейка в банке, лучше всего - в зарубежном, со всеми
возможными степенями защиты. И потом - газовый платок...
ком.
узором он впервые увидел ее в недоброй памяти "Amazonian Blue", именно в
этом. В ту самую секунду, когда влюбленный Корабельникоff разливал глупое
вино по глупым бокалам, Мариночка грациозным движением сместила платок с шеи
на плечи.
его тебе за умеренную плату. А может и сам приплатил, чтобы незаметно и без
скандала исчезнуть, оставив тебе в наследство нишу в стене...
магнитолой с торопливым приглушенным неистовством миссионерки. Если так
пойдет и дальше, она будет снабжать кассетами всех желающих, и не очень
желающих, и совсем не желающих, еще один вариант бесцеремонно ломящихся в
двери и умы сектантов с их "Сторожевой башней" и "Голосом верующего"...
Много времени это не займет... Странно, что вы не слышали о нем раньше...
пробел в музыкальном образовании?
было больше, чем музыка. Это был взгляд на мир...
отнеслась к его вопросу с пугающей серьезностью:
бывает...
правильно, это было бы нечестно, это было бы предательством...
религиозно-экстатические нотки, что Никита стушевался.
запись: коллекция холодного оружия находилась в кабинете Корабельникоffа,
фарфор и сова - в комнате Мариночки. Оба помещения располагались в правом
крыле третьего этажа, теперь закрытого. К ним примыкала и их общая с
Kopaбeльникoffым спальня. Крыло босс обезопасил сразу же после смерти
Мариночки: должно быть, Оке Алексеевичу не хотелось, чтобы по нему шлялись
посторонние: теперь, когда в комнатах не было слышно дыхания человека,
которого он так любил. Но Никита посторонним не был, и потому получил ключ
вместе с листком из ежедневника.
Тогда его удивляло упорное нежелание Kopaбeльникoffa хоть в чем-то проявить
индивидуальность: безликий офис, только и всего. Ничего утепляющего сюжет,
ничего, что могло бы сказать о Корабельникоffе больше, чем нужно. В свете
этого магистрального направления ножи выглядели неожиданным прорывом в
личность шефа, и в то же время казались ложным следом. Ножи и фарфор (Никита
помнил чертову сову еще по Пятнадцатой линии), очень мужское и очень
женское, расхожие символы, не более, ничего личного. Коллекция оказалась
небольшой, всего-то и было, что три вневременных, изящно сработанных ножа с
ручками под орлиный коготь, рысью лапу и сайгачье копыто, эсэсовский кинжал
с полустертой надписью "Die Spinne" и короткий самурайский меч. Никита,
никогда не питавший страсти к оружию, без всякого почтения забросил ножи в
сумку, туда же была отправлена монументальная сова. А вот с сервизом,
извлеченным из Мариночкиной комнаты (уставленной засохшими в память о
последнем дне рождения цветами), пришлось повозиться: саксонский фарфор был
так тонок и хрупок на вид, что Никита даже прикасаться к нему побоялся. И
призвал на помощь Машу: уж кто-кто, а деликатная девушка сможет справиться с
сервизной напастью.
сервиз.
касается ли это людей или вещей - один черт. Вот и нежный, как рисовая
бумага, саксонский фарфор, готовый треснуть от одного неловкого
прикосновения, - вот и он благополучно пережил здоровую, полную жизни
Мариночку, вот и он. И неизвестно, кого еще переживет...
Маша принялась довольно ловко упаковывать чашки, блюдца, чайник и два
молочника. Тут же нашлась и пустая коробка из-под корабельникоffского пива.
над мойкой не было ничего, что могло бы утешить привередливый сервиз.
что-нибудь найдется... Ненужное. Пара полотенец или что-то еще...
вещи. И вещам было совершенно наплевать, чьи руки их касаются. Особняк
всегда был нейтрален, в отличие от пропитанной Мариночкиными запахами
квартиры на Пятнадцатой, она не успела приручить его. И слава богу, иначе
память о Мариночке пришлось бы выковыривать отсюда довольно продолжительное
время: заклеивать новыми обоями, застилать новыми полами, забивать новой
сантехникой и завешивать новыми драпировками в стиле разнузданного,
лишенного всякой совести и приличий модерна - именно его Мариночка и
исповедовала по большому счету...
закончилась.
пятнадцать Никита начал волноваться, а еще через три отправился на поиски.
***
подсобках, набитых техническим тряпьем, ни в одной из трех разбросанных по
дому ванных, нет. Он нашел Машу в правом крыле третьего этажа - того самого,
который, не в меру озаботившись судьбой проклятого сервиза, позабыл закрыть.
перед двумя хищно распахнутыми чемоданами с вещами покойной хозяйки и...
точным. Маша почти медитировала, держа в руках почти невесомые женские
тряпки: она подносила их к лицу и снова отстраняла, и снова подносила.
Ноздри девушки вибрировали, на щеках гулял румянец, как у мародера,
застолбившего золотую жилу на месте крушения пассажирского поезда. Да она и
выглядела мародеркой, которая дорвалась до чужой, никогда не принадлежавшей
ей жизни, надо же, дерьмо какое!.. Никита вдруг почувствовал глухую досаду,
как будто увидел что-то непристойное. А разве сам он был более пристоен,
укладывая под пассажирское сиденье бестиарий? Хороша пара, гусь да гагара,
прости Господи, глаза бы не смотрели...
чем на юную стервятницу. - Маша?..
сторону Никиты. Голова ее вдруг неестественно дернулась, а на глазах
проступили крупные детские слезы. Никита даже стушевался, он ожидал любой
другой реакции. Любой другой, только не этой.
слезы, слегка увядшие слезы, так похожие на все мертвые цветы Мариночкиной
комнаты сразу.
усовестился. Да что там, он и сам готов был заплакать вместе с Машей. Черт
его дернул подняться, дурака...