Мы заложники, Дед! Нас бросили! Где вертолеты? Где заминированные
боеприпасы? Вместо них Диктатору идет вооружение... Все! Не хочу больше!
Когда нет единой государственной системы, "Молния" бесполезна, Дед, а я
устал чувствовать себя бесполезным.
- Если устал - уходи, не держу, - как-то безразлично проговорил дед Мазай и
еще сильнее завел Глеба: - Нет - выполняй приказ.
Головеров вдруг физически почувствовал, как перешагнул недозволенную черту
и все сказанное им теперь будет вносить раскол, чего никогда не было и быть
не могло в "Молнии". Нужно было остановиться, скрутить себя, зажать и
выполнить приказ...
Вместо этого Глеб сел и тут же написал рапорт об увольнении.
- Один есть, - сказал генерал невозмутимо, открывая какой-то счет. -
Отпускаю тебя, иди, Глеб. И пусть тебе больше не снятся страшные сны.
В ту же ночь дед Мазай ушел в Знаменское, а Головеров еще сутки провалялся
на грязной раскладушке в музее и, не ощутив удовлетворения от свободы,
определился в вольные стрелки...
Козел оказался старым, вонючим, а мясо - недоваренным и застревало не
только в зубах, но и в желудке. Утром у Глеба разболелся живот - не на
пользу пошло ворованное. Ко всему прочему, он заметил, как из села в
сторону фермы вышла одинокая женская фигура. Приближалась она медленно, с
частыми остановками, однако целенаправленно; это была пожилая русская
женщина в темных, невзрачных одеждах, в платочке, повязанном по-чеченски, с
большим животом и толстыми, вероятно больными, ногами. По пути к коровнику
она что-то искала, всматривалась в даль, бродила между заросшими травой
навозными кучами, и Глеб, рассмотрев в ее руке кусок хлеба, понял, что это
хозяйка зарезанного им козла. На скотном дворе женщина будто забыла о
поисках, посидела на камне у распахнутых ворот, вытянув ноги, передохнула и
вошла в коровник. Глеб осторожно наблюдал за ней сквозь дыру в потолке,
через которую когда-то подавали сено. Забраться на чердак из-за своего веса
и болезненной неуклюжести она не смогла бы, поэтому он чувствовал себя в
безопасности, главное, не заметила бы следов крови: резал козла в потемках
и присыпал следы наугад... Женщина прошла в глубь сумрачного помещения, на
ходу, машинально, закрыла на вертушки распахнутые калитки в коровьи стойла,
медленно огляделась и, заметив грибы на полу, неожиданно заплакала в голос.
И плача, сняла платок, расстелила и стала собирать шампиньоны. Эти странные
женские слезы отозвались неожиданным образом - у Глеба перехватило горло и
заложило нос. Под долгие всхлипы и вздохи она собрала грибы, подняла платок
за уголки, села на коровью кормушку и заплакала еще горше, с низким,
неразборчивым причетом, будто по покойнику. Уголок платка выскользнул из
руки, грибы рассыпались, а она этого и не заметила. Чужое это,
подсмотренное горе вдруг ознобило голову, и непонятные слезы закипели в
глазах. Глеб тихо отпрянул от дыры, сел, обняв колени, и несколько минут
слушал щемящий душу бабий вой. Не козла она оплакивала, что-то другое,
возможно, свою собственную жизнь...
"Что же ты плачешь, мать? - стискивая зубы, мысленно спросил Глеб. - Ну
хватит. Хватит! Иди!"
Плач неожиданно оборвался, и несколько мгновений внизу была полная тишина.
- Кто здесь? - наконец спросил женщина тихим, боязливым шепотом. - Эй! Кто
гут есть?
Глеб замер, затаил дыхание: неужели не подумал, а сказал вслух? И был
услышан?..
На четвереньках, стараясь не шуршать сопревшей и пересохшей соломой, он
подобрался к лазу - женщина осматривала потолок, чувствовала присутствие
человека. А на лице ничего, кроме страха...
Платок с рассыпавшимися шампиньонами валялся в стороне. Забыв о нем,
женщина медленно двинулась к воротам, опасливо жалась к стене, словно
ожидая выстрела сверху. Сейчас уйдет, позовет людей или даже кому-либо
скажет - и все пропало. Не то что прячущийся человек, тут всякий незнакомец
вызывает подозрение, а среди земляков Диктатора оппозиции не может быть, и
рядом еще учебный центр...
- Не бойся, мамаша, - негромко сказал Глеб и выглянул в дыру. - Не бойся, я
свой, русский.
Женщина остановилась у ворот, готовая в любое мгновение скрыться за углом,
на заплаканном, красном лице отпечаталось глубокое смятение. Глеб сдвинул
автомат стволом вниз и медленно, чтобы не спугнуть, спустился на ограждение
коровьего стойла.
- Ты кто? - разглядывая его, проронила женщина. - Дезертир?
- Нет, я не дезертир... Я русский, мать.
- Так русские и есть дезертиры.
- Я сам по себе. Забрался на чердак отдохнуть.
- Значит, бандит, - горестно вздохнула женщина. - Сейчас много бандитов, и
русские есть, и чеченцы. Все с ружьями ходят, как ты.
- И не бандит, матушка, - улыбнулся Глеб. - Просто человек. Спал и услышал,
кто-то плачет внизу...
- Как не бандит? Зачем вон доски отодрал? - Она указала на чердак. - Может,
жизнь еще поправится, так и ферма сгодится. Не все же воевать будут.
В первый же день, дождавшись ночи, Глеб осторожно выломал доски фронтона:
иначе невозможно было стрелять из гранатомета на чердаке, реактивный
выхлоп, ударившись о преграду, мог опрокинуть, сбить с ног. Конечно, сухая
солома после выстрела обязательно вспыхнет за спиной, но пока разгорится,
дело будет кончено...
- Потом починю, - пообещал он. Женщина лишь махнула рукой, мол, знаю, как
починишь...
- Все разорили... И что люди думают? Новая ферма была, семь лет, как
построили. Считай, и не попользовались. Только обрадовались, не надо навоз
вилами кидать, механизация... Вот тебе и механизация.
- Что же ты плакала так, мать? - спросил Глеб.
- Как не плакать? - деловито спросила женщина. - Двадцать лет тут
зоотехником отработала, еще в старой ферме мои коровы стояли. Каждое утро в
пять часов на ногах, зимой и летом в эту горку... Медали получала, на
пенсию собиралась. А какие коровы у меня были! Нет теперь ничего, все
растащили, одни слезы остались...
- Кто растащил-то? - Глеб спустился на пол и, не делая резких движений,
приблизился к женщине.
- Да все, кому не лень. В одну ночь всех коров по дворам развели.
- Русских-то много в селе?
- Мало... Всего и было шесть домов. Специалисты жили, механик, главный
инженер, ветеринар да учителя. Кто по распределению после учебы, кого
райком послал. Теперь одна я осталась. Как совесть люди потеряли, так и
грабить стали. Русские все уехали, дома побросали. А раньше жили душа в
душу с чеченами, зла не знали. Люди и люди, - она присела на перевернутое
железное корыто. - Что сделалось нынче? Куда и стыд по девался? Нас уж пять
раз грабили, все забрали. Машину угнали, ковры унесли, холодильник... И еще
ходят, глядят, что бы взять.
- Неужели свои грабят? - спросил Глеб.
- Свои не трогают. Свои ездят в соседнее село грабить. А из того села - к
нам. Мы так раньше ездили опытом обмениваться или с концертами. Весело
жили. Теперь как волки стали, где живут - не пакостят. Да легче ли от
этого?.. Наказание нам, что ли? Я после техникума сама на юг просилась, так
хотелось пожить в теплых краях. Родом-то из Сибири, из холода, там у нас
ничего не растет путем. Вот и хотела поискать легкой жизни. Здесь-то в
землю семечко брось - вот и урожай. Да и живут здесь богаче, с Сибирью не
сравнить. Вон какой дом мы себе построили!.. Да все теперь прахом пошло.
- Президент-то к вам приезжает-нет? - воспользовавшись паузой, спросил
Глеб, - Он же земляк ваш.
- Приезжает, да все к себе в село, - пожаловалась она. - У нас редко
Свержин Владимир
Шилова Юлия
Ковальчук Вера
Орлов Алекс
Гуль Роман Борисович
Куликов Роман