У него в кабинете я застаю Углова. Вид у обоих хмурый и встревоженный.
- Плохие новости, - говорит мне Кузьмич. - Только что звонил Албанян.
Оказывается, исчез Шпринц.
- А с ним и все бухгалтерские документы касательно операций с пряжей, -
добавляет Углов.
- Исчез? - удивленно переспрашиваю я.
- Именно что исчез, - кивает Кузьмич. - Ну, и цепочка оборвана. Все концы
в воду.
- Что ж делать?
- Немедленно лететь, - решительно говорит Кузьмич. - Возглавь поиск.
Самолет через два часа семнадцать минут. Успеешь.
Прошла всего неделя, как я вернулся с Южноморска. И вот я снова лечу туда.
Но ощущение у меня такое, словно я не опять прилетаю, а как бы просто
возвращаюсь в хорошо знакомые, чем-то ставшие мне даже близкими места, к
близким людям. Я предвкушаю встречу не только с моим новым другом Давудом
Мамедовым, но и с Сережей Хромым, с Володей-Жуком, с Сашкой-Рыжим.
Впрочем, это все - как получится. Задание у меня сейчас совсем другого
рода. Предстоит найти исчезнувшего куда-то Георгия Ивановича Шпринца,
найти, если... Впрочем, вряд ли. Скорей всего, сам сбежал, испугался
чего-то.
Всю дорогу, пока я лечу, Шпринц стоит у меня перед глазами, маленький,
щуплый, вертлявый, с огромной глянцевой лысиной, с узким, лисьим,
хитреньким личиком, острым носом, под которым кустятся рыжие усики. Он в
черном сатиновом халате. За стеклами очков в тяжелой оправе расплываются
испуганные глаза. Ну, куда этот бедолага мог исчезнуть? Мне даже
становится его чуточку жаль. Хотя я и понимаю, что, скорей всего, он,
конечно, жулик мелкий, пугливый, сам, пожалуй, никогда бы не решившийся на
такое крупное преступление, в которое его сейчас втянули. Вот, вот, это
уже практически важный вывод. Конечно же его втянули и, может быть даже,
заставили. А теперь... Видимо, что-то учуяли. Дымом потянуло из Москвы,
паленым. Кто-то все же дал оттуда тревожный сигнал? Но о чем? Об убийстве
Семанского? Так Гелий Станиславович об этом уже знал и Шпринца не убирал.
Сигнал об аресте Совко и Лехи? Они ведь не знают, что Леха погиб. От кого
мог поступить этот сигнал? Ну, допустим, от Барсикова. Хотя нет, он ведь
ждал звонка Совко, и об его аресте он не знал. И о Лехе тоже. От Шпринца?
Да, от Шпринца сигнал поступить мог. Шпринцу я назвал и Леху, и Совко.
Назвал, но вовсе не сказал об аресте Совко и о гибели Лехи. И это, мне
кажется, нисколько Гелия Станиславовича не испугало. Так же, как его не
испугал и мой приезд, о котором тоже, без сомнения, доложил ему Шпринц. И
почему я приехал, он тоже доложил. Ну и что? Нисколько, повторяю, они
этого не испугались. Гелий Станиславович безусловно уверен, что от
убийства Семанского к нему не протянется ни одна ниточка. И вдруг Шпринц
исчезает.
Что же случилось потом, после моего отъезда из Южноморска? Случился арест
Барсикова - вот что. Два дня назад. Следовательно, для принятия какого-то
решения в связи с этим арестом у них оставался всего один день, вчерашний.
Потому что Барсикова я задержал в среду вечером. Могли об этом узнать в
Южноморске в тот вечер? Конечно, могли. Если Барсиков, допустим, позже, но
в тот же вечер, должен был куда-то прийти, с кем-то встретиться, и не
пришел. А впрочем, ну и что, что не пришел? Это еще вовсе не значит, что
его арестовали. Для того чтобы узнать об аресте, надо было бы побывать в
доме у Купрейчика. Вот там кто-то из жильцов мог бы рассказать про
выстрел, например, грохот от которого разнесся небось по всем этажам. Да и
увидеть кто-нибудь мог, как из квартиры Купрейчика вывели самого хозяина,
а с ним и еще одного человека, у которого были связаны руки, невысокого,
пожилого, полного... Словом, по приметам можно было пришедшему легко
сообразить, что арестовали именно Барсикова. Да, немало людей, к
сожалению, могло видеть все это. К сожалению?.. Как сказать. Ведь если
теперь побываем в этом доме мы, то, может быть, узнаем у тех же жильцов,
кто интересовался, кто расспрашивал их об этом происшествии, как выглядел
этот человек, и сравним, "примерим" его внешность к... кому бы? Тут надо,
конечно, подумать, кое-что проверить, прикинуть. Вот всем этим и пусть
займутся там, в Москве, надо будет позвонить Кузьмичу.
Итак, скорей всего, кто-то дал сигнал об аресте Барсикова. Вот это уже
было опасно. Да ко всему еще арестован и Купрейчик. А что было делать
Эдику после того, как тот во всем признался? Отпустить домой? Но признание
- это не снятие вины. А главное, Купрейчик, вернувшись и подумав, мог и
сам подать сигнал тревоги. Или его мог кто-то посетить, вызвать на встречу
и все от него узнать. Кроме того, Купрейчик по чьему-нибудь совету или
даже приказу мог принять и всякие другие меры, чтобы замести следы. В
конце концов, он мог даже попробовать скрыться. Все могло случиться.
Словом, сигнал об аресте Купрейчика и Барсикова, я уверен, поступил в
Южноморск. Поступил он или в среду поздно вечером, или утром в четверг, то
есть вчера. И заставил кого-то, скорей всего, конечно, Гелия
Станиславовича, принять быстрые и очень точные меры. Ведь точнее
исчезновения Шпринца, а вместе с ним и всех бухгалтерских документов
ничего не придумаешь. При этом действительно все концы в воду и ухватиться
уже решительно не за что. Интересно будет узнать подробности исчезновения.
Я так глубоко задумываюсь, так захватывает меня загадочность, даже
драматизм происшествия и вся сложность предстоящего поиска, что даже не
замечаю, как проходят два с лишним часа полета, и прихожу в себя только
когда стюардесса объявляет о предстоящей посадке и сообщает о погоде в
Южноморске.
И вот я уже снова в объятиях Давуда. С ним вместе приехал в аэропорт и
Эдик. Обнимаюсь и с ним, хотя мы простились только вчера вечером.
По пути в город, еще в машине, они наперебой рассказывают мне обо всем,
что тут случилось. Ну, во-первых, конечно, исчез Шпринц. Но кроме него,
оказывается, из известных мне "персонажей", как выражается Эдик, исчез...
- Кто бы ты думал? - загадочным тоном спрашивает он.
Я понимаю, что ответ последует самый неожиданный.
- Не знаю, - на всякий случай отвечаю я.
- Нет, не Гелий Станиславович, совсем не он, - словно угадав мои мысли,
смеется Эдик.
Давуд улыбается не менее загадочно.
- Конечно, ты подумал, что Гелий, да? - спрашивает он. - А исчез-то его
братец, Василий Прокофьевич, помнишь такого? На рынке торговал.
- Причем, - вмешивается Эдик, - на работе говорят: болен. А дома говорят:
"К брату в Москву уехал".
- Ай, ай! - я шутливо качаю головой. - Как же мы с ним разминулись?
- Вы не разминулись, - говорит Эдик, хитро щуря глаза. - Есть данные, что
он уехал не в Москву.
- А куда?
- Понимаешь, один человек был у него дома сегодня, - туманно сообщает
Давуд. - Сосед. Честный человек. Видит, чемодан, красивый такой чемодан,
новый, без которого Василий Прокофьевич в Москву никогда не ездит, стоит
на месте. И выходной костюм на месте. А вот охотничьих сапог нет.
- Очень наблюдательный сосед нашелся, - смеюсь я, потом уже задумчиво
добавляю: - Интересно. Зачем бы ему вообще исчезать? Он-то какое отношение
к этому делу имеет? Как думаешь? - обращаюсь я к Эдику.
- Думаю, сбыт левой продукции, - отвечает он. - Из той самой пряжи.
Удобно. На рынке. Большинство покупателей приезжие. Кассы нет, получает
наличными...
Наш разговор продолжается уже в управлении, в кабинете Давуда. Я с
удовольствием пью душистый чай.
- Ну, а как исчез Шпринц? - спрашиваю я. - Что известно?
- Вчера утром, как всегда, пришел в магазин, - сообщает Эдик. - Кто-то ему
позвонил по телефону. И он сразу кинулся в бухгалтерию. Говорит Лиде:
"Дайте-ка мне все документы по пряже". Ну, Лида, конечно, выдала. Он
забрал и тут же ушел.
- Из магазина?
- Сначала, Лида говорит, к себе в кабинет зашел. Куда-то звонил. А потом
совсем ушел.
- Какое у него при этом настроение было?
- Обыкновенное. Никакого испуга, никакой паники, - отвечает Эдик. - Даже
шутил, Лида говорит. Странно вообще-то. Человек трусливый. Бежать собрался
как-никак. Скрываться. И шутит.
- Значит, не собирался бежать, - говорю я. - Возможно, его раньше времени
решили не пугать. Правильно, кстати, решили, умно. Чтобы никаких
подозрений ни у кого не возникло. Но давайте дальше. Значит, зашел он к
себе в кабинет, куда-то звонил. Что потом?
- Надел пальто и ушел.
- Ушел или уехал, продавщица не заметила?
- Заметила, уехал. Говорят, машина его на улице ждала. Но какая машина,
она, конечно, внимания не обратила. Говорит, плохо видно было.
- Там, рядом с магазином, - вспоминаю я, - мастерская какая-то. Ты туда не
зашел? Может, они машину эту видели?
- Туда не зашел, - вздыхает Эдик.
- Я зашел, - почему-то виновато сообщает Давуд.
Ему, по-моему, неловко перед Эдиком, он боится, как бы нам не показалось,
что он такой выскочка. Удивительно деликатный человек Давуд.
- Такси его ждало, - продолжает он. - Номера, конечно, никто не заметил.
Но заметили, что там еще один пассажир сидел. Видно, Шпринца ждал. Очень
крупный такой мужчина, в кепке. Возможно, Ермаков этот, рыночный.
- Не обязательно... - задумчиво говорю я. - Значит, это было вчера. В
какое время?
- Около одиннадцати часов.
- Ясно. Значит, завтра утром, пораньше, - обращаюсь я к Давуду, -
подъезжай в таксомоторный парк. Он у вас один, я надеюсь?
- Зачем один? Три.