Чтение 84–й страницы книги ~Без шума и пыли~

гвардейский экипаж!) "Цесаревича", где я имею честь, ваше императорское
величество, служить по вашей милости старшим офицером, желал бы видеть на
командирском мостике не Ноя, а своего государя!.. И еще так скажу, вот на
Балтике есть порт имени императора Александра Третьего. Но почему бы на
Черном море не иметь порт, названный в вашу честь? Не думаю, что вы менее
достойны. И всемилостивейше прошу не гневаться, но не уверен, что ваш
достойнейший отец удостоил бы нас, мало именитых мореманов, сидеть с их
величеством в одном моторе...

Бутаков как-то не заметил, что вокруг них вдруг сгустился невесть откуда
появившийся туман. Он продолжал развивать свою верноподданническую идею о
порте (пусть на месте Феодосии, пусть Одессы или даже самого Севастополя)
имени императора Николая II и тогда, когда машина остановилась и ко9 гда
Злебов, явно недовольный Бутаковым, пошел разведать дорогу.

Николай Александрович долго потом не мог понять своего состояния. Вроде бы
и не спал, слушал не в меру разговорившегося старшего лейтенанта, только
вдруг откуда-то из непроницаемого густого марева раздался глухой перебой
корабельного колокола, а в самое ухо дохнул горячим шепотом басовитый отцов
голос:

- На моей яхте катаешься!..

Вздрогнул, посмотрел в ту сторону, а там, на том же черном, колышущемся
непрогляде, возникают и исчезают отцовы фотографии, да все больше с
похоронной процессии.

Все это длилось такое короткое мгновение, что он даже не успел испугаться
или осмыслить увиденное и услышанное. А когда попытался испугаться и
осмыслить, то уже увидел перед собой затылки шофера и Злебова.

Снова вокруг прекрасный вид горного пейзажа, сзади чуть слышно пофыркивает
автомобиль с сухопутными генералами. И лишь Бутаков сидит рядом какой-то
поникший и встревоженный. А может, тоже вздремнул и никак не прогонит
сонное состояние.

Он и решил, что это был кратковременный сон, поэтому с Бутаковым
объясняться не стал. А вскоре совсем забыл бы об этом случае, да не
позволил это сделать все тот же Бутаков.

По приезде их встречал дворцовый комендант Дедюлин. Николай Александрович
услышал, как Бутаков горячо и громко шептал Дедюлину о своем странном сне в
дороге, дескать, покойный государь Александр III ругал его на чем свет
стоит.

- А что ж удивительного, - улыбнулся комендант. - В пути холодными
закусками угощались? Угощались! На полный желудок частенько кошмары
видятся. К тому же почивший в бозе государь Александр Александрович,
царствие ему небесное, мог не только поругать, но и прибить под горячую
руку. Строг был, даже лютовал, случалось. Нынешний по сравнению с ним -
агнец божий!

Это уже говорилось, конечно, откровенно для императорских ушей, но Николай
Александрович и на сей раз отмолчался перед этой не слишком назойливой
лестью.

Вечером перед сном его почему-то потянуло разбирать старые фотографии и
наклеивать их в альбом, чего уже он давно не делал.

Плотный, синеватый картон напоминал стену тумана, а снимки отцовы так и
тянулись к нему в руки.

Долго боялся ложиться спать и вспомнил о том, что ровно двадцать пять лет
назад их семья попала в железнодорожную катастрофу. Болезненное воображение
рисовало медвежистую фигуру отца, поддерживающую на могучих руках и плечах
крышу полуразрушенного вагона. Не дождись тот в таком положении помощи,
быть бы им или раздавленными, или искалеченными.

- ... А ты меня не спас! Не отвел руку злодеев!.. Пособлял убийцам! жуткий,
потусторонний глас императора-миротворца и сейчас, белым днем, леденил
кровь.

Это обвинение прозвучало в кошмарном сне, который мучил венценосного сына
всю ночь. Николай просыпался в холодном поту, с бешено колотящимся сердцем,
с трудом успокаивался. Но стоило вновь забыться - и отец, огромный,
бородатый Атлант, держащий на могучих плечах не то многопудовую крышу
вагона, не то вообще самое небо, готовое обрушиться и похоронить под собой
всю огромную Российскую империю, вновь вставал перед глазами.

Вставал и бросал в лицо сыну тяжкое, безжалостное обвинение...

Вновь следовало пробуждение с ощущением ледяного ужаса, будто пропитавшего
собой все поры души, - и все повторялось сызнова, по новому кругу. Лишь
напоследок, перед самым утром, сводящий с ума цикл распался. Но как!

- Ты вор, Николашка! - прогудел призрак Александра III. - Отцеубийца и вор!
Мне полсотни лет не было, когда меня не без твоего ведома изверги ядом
напоили. Я б по ею пору жить мог, и править Россией, и разума еще не
утратить. Да правил бы так, что Русь оставалась великой и несокрушимой. А
ты, негодяй, корону уворовал до срока! Украсть-то украл, но не по тебе сия
ноша - не удержишь! Понимаешь ли ты это, датский выродок?!

И вновь Николая выбросило из сна. На сей раз уже при свете утра, но
леденящий ночной страх не проходил. Мысли, то беззаветно-покаянные, то
дерзновенно-адвокатские, так и роились в голове. Но и каяться
по-настоящему, и защищать себя перед собственной совестью Николай не мог.
Он почти физически ощущал ту чудовищную, невероятную тяжесть, которую
держал на могучих плечах его отец. И наяву, когда спасал их от гибели в
вагоне, и в недавнем сне, когда привиделся Атлантом. Только теперь эта
невидимая тяжесть лежала уже на его, Николая II, царственных плечах,
украшенных погонами полковника лейб-гвардии. Увы, совсем не таких могучих,
как у богатыря-родителя. А где-то в мозгу даже сейчас, солнечным утром,
нет-нет да и слышался отчетливо глас царя-миротворца, то гневный, то
издевательский:

- Ну, и каково тебе, сын мой богоданный, нести бремя правления? Чаю, не
удержать его тебе! И ростом тебя бог обделил, и телесной силой, и духовной.
Обречен еси!

Утром и днем Николай изнурял себя длительной прогулкой по жаркому даже в
октябре крымскому солнцу, многочисленными партиями в лаун-теннис и
бессодержательными продолжительными разговорами с бароном Фредериксом.
Специально нагонял усталость, чтобы, добравшись до постели, спать, спать и
спать без всяких жутких видений.

Как будто помогло. Кошмар не повторился, Николай будто провалился в сон и
проснулся поздно. Едва поднявшись с постели, обратился к иконе Чудотворца и
благодарил небесного покровителя за то, что избавил его от кошмара на эту
ночь. Впрочем, отчетливо понимая, что помощи от сил небесных вряд ли
дождется, и надо сызнова прибегнуть к самоизнурению.

Увы, с гор потек непроглядный туман, прогнав Николая Александровича от
моря, где он набивал ноги пешей прогулкой от Ливадии до Ореанды. Угнетенное
состояние вернулось. Пришлось снова маяться на теннисном корте, в компании
двух офицеров с яхты и двух казаков. Под вечер долго молился, боясь
очередной встречи с отцом, но в ночь на 19 октября тоже обошлось без
кошмаров. Казалось, будто душевные муки оставили его надолго.

Приободрил и отличный ясный день. Но вот что-то дернуло любоваться своим
портретом, который художник Бобров написал с натуры, переодев государя в
форму какого-то испанского полка, где Николай числился августейшим шефом.

Вот тут-то и пришла нежданная галлюцинация. Николай вглядывался в свое
изображение, а видел отцовское лицо. Да еще привиделось, будто испанский
мундир на полотне стал лопаться по швам. Наяву, при электрическом свете!
Наконец в глубинах мозга зазвучал голос...

- Тесноват, тесноват для настоящего мужика и государя мундирчик! раскатисто
хохотал Александр III. - А вот тебе ворованная вещь великовата...

Николай Александрович дрожащими руками потянулся к голове, которую
пронзила, обожгла внезапная боль. Будто на голову надели раскаленный
металлический обруч. Боже, что это?!

В ответ из глубин его собственного мозга прозвучал тот же издевательский
хохот:

- На воре-злодее и корона горит!..

Хотя на голове у Николая не было ни короны, ни даже легкой солдатской