против правления Рима даже не в провинции - в самом Риме.
Цезарь - мне или тебе?
прошу тебя уважать их. Как уважил их Цезарь, когда ты хотел водрузить в Храме
свои знамена... Будь справедлив и логичен, гегемон: лучше одному - пусть,
по-твоему, и невинному - умереть за многих, чем всему народу пострадать из-за
одного. А уж если тебе и захотелось кого-то помиловать, помилуй Варавву.
на разнузданное хамство прокуратора. Забавно, что они оба толково делали одно и
то же дело. Правда, с разных позиций.
ребром правой ладони по внутренней стороне левого локтя и задрав руку со сжатым
кулаком под нос первосвященнику. Исторический, оказывается, жест...
снова пошел. Думал. Или хорошо делал вид, что думал. Остановился. Крикнул
куда-то в ворота:
глиняный кувшин с водой, а второй - бронзовую чашу, явно финикийского или
египетского изготовления, которую украшала тоже бронзовая коровья голова. Можно
было улыбнуться над странной фантазией художника, сделавшего этот сосуд, но не
оценить гениальное остроумие Пилата Петр не мог. Он не только отыскал в Торе -
ну пусть не в Торе, пусть в "Септуагинте", в толковом греческом переводе
Ветхого Завета, - стихи об омовении рук, но и отметил, что оное омовение
обязано происходить "над головою телицы". Петр-Доментиус в разговоре с другом
Понтиём опустил эти слова, поскольку телица по тексту должна быть "зарезанной в
долине", а где и в какой долине ее взять Пилату. Так ведь выкрутился, разыскал
где-то - неужто люди его прошерстили лавки торговцев поделками из бронзы и
меди? - дурную миску с головой коровы и сейчас предстанет перед священниками во
всей убедительности их Закона.
Пилат сложил ладони Горсточкой, кивнул второму солдату: мол, поливай. И
принялся тщательно тереть руки.
все старейшины города того, ближайшие к убитому, пусть омоют руки свои над
головою телицы... И объявят и скажут:
капли воды на камни, снял с плеча солдатика чистое полотнище, тщательно
вытерся. - Я умыл руки, Кайафа. Я чист перед твоим Богом. Так что вся вина за
смерть нацеретянина падет на твою голову.
любопытства у него не отнять. Оба - отличные экземпляры: что Кайафа, что Пилат!
услышанным. Потрясен, не верит, не понимает, потому что совсем не ожидал. А
народ понял. Зашумел. Кто-то крикнул:
прокуратор, вопреки евангельским утверждениям, а народ безмолвствовал: слова
ему никто не давал.
медленно закрылись: процедура подготовки к распятию, по мнению Пилата, не
требовала праздных зрителей. Но толпа не расходилась. Более того, опять вопреки
евангельским текстам, да и собственным размышлениям Петра вопреки, никто из
собравшихся перед каменным пятачком у входа в крепость Антония не Орал хулы
развенчанному Машиаху, не пел, не плясал. Наоборот, люди ощущали себя
придавленными случившимся, они не понимали, что произошло, не укладывалось у
них в головах признанное ими божественное величие Машиаха, Царя Иудейского, и
его поистине загадочное ничегонеделание, словно он сознательно шел на смерть. А
если сознательно, если смерть для него есть некая цель, пока непонятная
апологетам, но явно ими ощущаемая, то стоит подождать, узнать, увидеть
продолжение. Что-то да произойдет! Не может посланник Божий, умеющий лечить
умирающих и оживлять умерших, разрушать и строить, даже на ладонях своих или
собеседника возводить храм или выращивать странный цветок, не может чудотворец
покорно и рабски идти на позорную казнь...
и все прижимала плачущую женщину к своей груди, укачивала ее, будто малого
ребенка. Ученики молчали, как и все кругом. Для них непонятка началась еще
сседера, с ухода Иешуа в Гефсиманский сад, в Гат-Шманим, с какой-то
отчужденности его qto всех в праздничный вечер, а потом - с полного
непротивления аресту. Сейчас она лишь логично - или нелогично! - продолжилась.
Ну, говорил он: ударят тебя по правой щеке - подставь левую. Тоже не очень
понятно - зачем подставлять,, но уж ладно, поверили на слово, как всегда
верили, но всегда-то он объяснял сказанное или сделанное, а сейчас он - за
воротами крепости, далеко ото всех, и нет объяснений...
своем. И вдруг спросил удивлённо:
мог, слов не понимал. Мы его трогать не стали. Камнерез обещал, что
присмотрит..,
контакта с Иешуа. Очень хотелось верить: тот снимет блок, потому что Петр
заставил - именно так! - поверить Иешуа в неизбежность и необходимость смерти
на кресте, пусть псевдосмерти, техника ее Иешуа доступна, но все же временного
исчезновения из списка живых. Петр заставил поверить - Петр должен повести
ученика к Голгофе, шаг за шагом его вести, продолжая начатый на Елеонской горе
разговор, потому что он, разговор этот, - вернее, непредставимая тема его,
заставившая Иешуа поверить Петру, - будет тем наркозом или, если угодно,
темвоздухом, который поможет ученику выстоять, вынести самое страшное для него
сегодняшнего - публичное унижение, смысл коего не объяснен верящим в него, а
без объяснений - непонятен. Иначе: унижение - род предательства. Говоря
привычным Библии языком: пастух предает паству, приняв нелогичную смерть...
изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего
было на нем, и ранами Его мы исцелились".
ждут от Петра ученики? Он им напомнит слова пророка. А кто напомнит их тем
тысячам, что поверили Машиаху и ради его победы пришли в Иершалаим?.. Еще
должен появиться неизвестный пока апостол Павел - только не бросать, не утерять
мысль о необходимости его скорейшего появления! - который напишет в Послании к
римлянам: "Но Бог свою любовь к нам доказывает тем, что Христос умер за нас,
когда мы были еще грешниками". Просто и ясно: мы - грешники, так и не сумевшие
до конца, полностью поверить в Царство Божье, поэтому Машиах пошел на смерть,
чтобы устыдить нас. И научите верить. Простенько, но всем понятно.
подскажет. Но он станет обращаться к единомышленникам, к христианам, а пока и
слова-то такого не существует, не говоря уж о движении...
вооруженных не только мечами, но и пиками. А следом шли, вернее, плелись трое
осужденных, таща на себе тяжелые деревянные, грубо обструганные кресты. Все
трое были людьми не слабыми, в обычное время такая ноша не показалась бы им
слишком тяжкой, но сейчас...
секретам виртуозного владения собственным телом, умению поднимать непосильные
обычному человеку веса, любил повторять; сначала убери из головы все плохое, а
потом берись за вес. Или - подступай к противнику. Или - садись в растяжку...
"Берись за вес" - это сейчас самый близкий пример. Плевать Петру на зилотов, но
что до Иешуа, то вряд ли он в силах "убрать из головы все плохое". Слишком
много его накопилось, плохого, - и в голове, в душе, а крест тяжел и неудобен и
путь длинен. И еще эти римские сволочи по кретинической злобной традиции
исхлестали осужденных бичами, исполосовали тела, а Иешуа сверх того нацепили на
голову нечто вроде венца, скрученного из местного колючего терновника, который
зовется арамейским и длинные кривые шипы которого до крови расцарапали лоб.
не ведал. Не знал он в Иерусалиме или в окрестностях такого места, никогда не
слыхал о нем, а камень, часть которого спрятана за стеклянной стеной в
современном Петру Иерусалиме, в Храме Гроба Господнего, вряд ли пригоден для
того, чтобы вбивать в него пусть снизу-заостренный, но деревянный и громоздкий
вертикальный брус креста. Вспомнил; есть круглый невысокий холм сразу за
западной стеной города, неподалеку от башен Иродового дворца. Не он ли
считается финалом крестного пути?.. Голгофа - искаженное арамейское слово
"гулгулта", вольный перевод на русский - темечко, верхняя часть черепа.
Выстроил мысленно маршрут по своему Иерусалиму, по его узким улочкам,
заполненным туристами и торговцами всякой сувенирной дребеденью, наложил
туристский маршрут, называемый "Виа Долороза" на легко представляемую схему
сегодняшнего города. Да, похоже, что именно этот холм назовут Голгофой, все
сходится. Сейчас там - обыкновенная городская свалка, одна из многих. Не самое
удачное место для смерти...
Пехов Алексей
Орлов Алекс
Жюль Верн
Свержин Владимир
Белов Вольф
Круз Андрей