Чтение 84–й страницы книги ~Колдуны и министры~

уцелевшая копия хитроумных устройств, придуманных яшмовым араваном, но...
что вспоминать! Чахарский князь не мог захватить столицу, а если бы мог,
то и книжечка была б ему не нужна.

Приближалась зима. Ханалай, так и не сумев взять столицу,
расположился под ее стенами лагерем, надеясь на голод и измену.

И, действительно, к зиме государев Малый Дворец был не так уж пуст.
Сотни столичных чиновников перебрались, изменив Арфарре, в стан Ханалая.
Впрочем, измена тут - слишком громкое слово, а просто точки зрения горожан
и чиновников на то, в чем состоит конец войны, разошлись. Большинство
чиновником, особенно из связанных дружбой с Чареникой, рассудило, что раз
Ханалай захватил государя, - это и есть конец войны. И они поехали в
Ханалаев городок. А большинство лавочников рассудило, что конец войны
наступит тогда, когда Ханалай захватит их лавки. И лавочники стали
прилагать все усилия к тому, чтобы этого не произошло.

Дело в том, что бывший разбойник Ханалай так и не сумел справиться со
своей сказочной репутацией. Войско росло, подобно заброшенному саду, за
счет сорняков, и у Ханалая не было ни желания запретить ворам и шельмам
приходить в его войско, ни силы их перевоспитать. Чем больше росло его
войско, тем больше оно съедало, чем больше оно съедало, тем меньше пищи
оставалось в округе, чем меньше пищи оставалось в округе, тем больше люди
Ханалая разбойничали.

Все амбары под столицей опустели; избы свезли в зимний город, и
некоторые из военачальников обзавелись пятью-шестью избами, которые,
впрочем, то и дело меняли хозяев, проигранные в карты. Люди Ханалая
гостили в дальних селах, и после их гостевания из окошек глядели мертвые
мужики. Женщин люди Ханалая убивали редко, а чаще брали в лагерь и держали
у себя на постели. Дальние села опустели, жители побежали в леса или
маленькие городки, и в этих городках оборонялись от Ханалая.

В это время все городки вокруг столицы разделились на дружеские и
враждебные Ханалаю, а различие между ними было вот какое: дружеские
городки были те, которые присылали деньги для содержания армии, а
враждебные городки были те, которые платили дань, чтобы избежать
разграбления.

Жители ойкумены замечательно обучились летать. Летали и перелетали из
столицы к Ханалаю и обратно. В стычках бились брат с братом и отец с
сыном. Брат бился с братом вот отчего: в этот год держали много семейных
советов, и старые женщины посылали одного брата в один лагерь, а другого -
в другой. И если один из братьев попадался в плен к противнику, другой
брат приходил, скажем, к Ханалаю и говорил:

- Господин министр! Мой брат - ваш пленник. Освободите же его: он
станет вашим дружинником, а я - вашим рабом. Или казните меня вместе с
ним, ибо я не прощу его смерти.

И Ханалай освобождал брата. Словом, если бы в этот год брат не бился
с братом и дядя - с племянником, мертвецов было бы гораздо больше.

В провинциях между тем наместники выясняли отношения с араванами. Те,
кто кончили со своими домашними делами, обратили взоры к столице и вели
себя по-разному. Одни по-прежнему тянули к столице. Трое послали Ханалаю
хлебные обозы и предложения союза. Но большинство ждало, кому достанется
столица и собирало собственные войска, полагая, что победитель с большим
уважением отнесется к тем, кто может постоять за себя.

Но, как уже выше было сказано, во многих провинциях объявились новые
чиноначальники, из разбойников или простолюдинов. Таким людям Ханалай и
Арфарра наперебой давали чины и звания, и в это время любая деревенщина
могла за год стать чиновником девятого ранга. Эти простолюдины охотно
получали чины и заключали с Ханалаем и Арфаррой договоры, обещаясь во всем
помогать союзнику, если, как бесхитростно гласило дополнительное условие,
"господин союзник будет в силах меня к тому принудить".

В этом году у многих детей в ойкумене были седые волосы.

Ханалай, следуя указаниям своего пророка и Айцара, признал право
собственности священным и неотъемлемым, но вслед за этим, из-за военных
тягот, был вынужден ввести такие налоги, что было б правильней их назвать
конфискациями.

Богачи в его совете раскудахтались, и Ханалаю показалось нужным
арестовать их для предотвращения измены. А вскоре ему пришлось издать
указ, что тот, кто не пожертвует своим священным и неотъемлемым имуществом
для борьбы с врагами государства, подлежит казни.

Так что и Ханалай и Арфарра одинаково нуждались в деньгах, но
разрешили свою нужду по-разному, - Ханалай взял зажиточных людей и стал
выжимать их, как губку, а Арфарра распродал зажиточным людям все
государственные земли, - и они теперь держались за Арфарру когтями и
зубами, опасаясь, что при победе Ханалая земли отберут обратно в казну.

И вот, по мере того, как чиновники и воры перебегали к Ханалаю,
степенные люди из цехов и лавок сплачивались вокруг Арфарры. Словно им и
дела не было, что позапрошлым летом одно его имя вызвало бунт!

Теперь, наоборот, люди достаточные полагали, что Ханалаева шушера,
ворвавшись в город, учинит резню и грабеж, а потом, чего доброго,
разбежится.

Запасов продовольствия в осажденной столице могло хватить года на
два-три. Те склады, что могли достаться Ханалаю, Арфарра успел сжечь.
Рынки, однако, были почти закрыты. Рис отпускали со складов степенным
людям и начальникам цехов, а те продавали зерно по справедливым ценам.

Господин Нан, несомненно, помер бы со смеху при слове "справедливая
цена" - это в осажденном-то городе!

И тем не менее это было так. Гм... Почти так.

Чиновников, воров и бездельников в городе было мало, а были большею
частью лавочники и ремесленники, издавна организованные в цехи и крепко
державшиеся за свое имущество. И те же самые механизмы солидарности внутри
малой группы, которые год назад толкнули степенного человека, несмотря на
его любовь к покою, на восстание, теперь вынуждали каждого степенного
человека не пользоваться черным рынком и не торговать на нем, несмотря на
его любовь к прибыли и вкусной жизни.

Люди сами организовывали комитеты, сами наблюдали и сами доносили: и
горе было тому, на кого общественное мнение указало как на спекулянта или
контрабандиста.

Из-за всесилия этих комитетов, и бегства чиновников, обязанности
последних волей-неволей взял на себя Городской Совет. Арфарра часто
совещался с его депутатами, - он научился этому искусству еще четверть
века назад, в свободном городе Ламассе, - и опять-таки те самые механизмы
внутренней солидарности цехов и граждан, которые даже при Нане работали
против государства, теперь работали на Арфарру. И, с одной стороны,
горожане беспрекословно слушали Арфарру, так что это был лишь по видимости
совет, а по сущности - единовластие. А, с другой стороны, взяв в руки
власть, суд и налоги, горожане вряд ли бы так просто отдали все это
обратно. И трудно было сказать, чем кончится борьба между Ханалаем и
столицей, однако ясно было, что если она кончится победой столицы, то это
будет совсем не тот Небесный Город, что прежде, и населен он будет не
лавочниками, а гражданами. И что новый Добрый Совет уже не устроит такого
бардака, как прежний, и не допустит в Залу Пятидесяти Полей ни
сумасшедшего Лахута, ни Киссура.

А Арфарра владел сердцами этих граждан так же безраздельно, как
Киссур - сердцами своих конников.

В третий день после весеннего праздника, перед рассветом, Киссур
выехал проверять посты и увидел, что под стеною его дворца сидит с узлом
какой-то человек. Всадники спешились и подняли человека. Они увидели, что
это старуха-нищенка и что она от страха сделала под себя кучку. Киссур
спросил:

- Ты что здесь делаешь в такое время?

- Ах, сыночек, - отвечала старуха-нищенка, - три дня назад у меня
умер сын, и когда мне стало нечего есть, я решила отнести вот эти вещи на
рынок. Я проснулась ночью, так как у меня подвело живот от голода, и
решила, что уже рассвет, потому что утром у меня куриная слепота, и я не
могу отличить рассвета от ночи. Я взяла узел и пошла, а когда я поняла,
что еще ночь, я села под эту стену и заплакала.

Киссуру стало жалко старуху. Он спросил, что она умеет делать, и
услышал в ответ, что она умеет стряпать и гадать. Он велел одному из
дружинников взять ее и отвести на кухню. Неделю старуха жила при кухне, и
многие приходили к ней гадать.

Вот минуло несколько дней, и старуха пошла в город продать старые
тряпки. У самых ворот она увидала здоровенного парня, с ягодицами,
похожими на два круга бобового сыра, и с большим мечом с рукоятью цвета
баклажана. Старуха прошла мимо парня, а тот вдруг зацепил ее и спросил:

- Эй, старая репа! Ты, по цветам, из дома первого министра?

Старуха согласилась, и тогда парень сказал:

- А не поступал ли недавно в дом первого министра на услужение один
молодой человек: ему лет двадцать восемь, у него вьющиеся белокурые волосы
и прекрасные золотые глаза, он тонок в стане и широк в плечах, и он
мастерски владеет мечом, хотя предпочитает лук и стрелы.

Старуха сказала, что о таких вещах говорят не на рынке; вот она
завела его в какой-то кабачок, и парень купил ей вина и засахаренных
фруктов.

Старуха стала угощаться в свое удовольствие, а парень все приставал и
приставал к ней с вопросами.

Старуха сказала:

- А нет ли у этого человека, о котором ты говоришь, каких-нибудь
особых примет?

Парень ответил:

- Он никогда не снимает с левой руки серебряное запястье в виде двух
переплетенных змеек, и над запястьем у него - родинка.