Чтение 84–й страницы книги ~Стоунхендж~

наконец после пятой или шестой попытки искры упали на трут, Томас опустил
кресало с довольным вздохом.

-- На что-то и ты пригодна... Чутье?

-- Знание, -- прошептала она мертвыми губами.

Томас встал на четвереньки, раздувал крохотную искру. Яра неосознанно
двигалась поближе к еще слабенькому огоньку, который сам дрожал от холода
и робко хватался за тоненькие прутики, утоляя голод. Это напомнило ей, что
она тоже проголодалась, как волк зимой.

-- А-а... все славянские племена одинаковы?

Он исчез в едва видном дверном проеме. Ярослава закоченелыми пальцами
подкладывала в огонь щепочки, прутики, багровые язычки вгрызались в плоть
дерева и расщелкивали с сухим треском, как спелые орешки. Пламя стало
оранжевым, Яра едва не спалила себе брови, но все не могла согреться.

Томас вернулся сравнительно быстро, в руках было птичье гнездо с
белеющими яйцами, а за поясом болталась убитая птица.

-- Здесь печи нет, -- сказал он с порога. -- Камни приготовила?

-- Здесь нет... камней.

-- В лесу есть. Иначе яйца придется пить сырыми.

У нее руки тряслись, когда он поставил гнездо на землю. Во рту сразу
появилась слюна. Она сказала укоряюще:

-- А птицу зачем убил?

-- Она сама покончила с собой, когда я отобрал яйца.

Яиц было шесть штук, она выпила свои три с такой скоростью, что едва
не проглотила и скорлупу. Томас швырнул ей птицу. Обрывать перья с еще
теплой было мучением, пальцы почти не гнулись, а холод забился вовнутрь и
время от времени тряс ее, как разъяренный медведь грушу..

Томас жарил, насадив тушку на длинный прут, Ярослава поворачивалась
то одним боком, то другим. Его вязаная рубашка дымилась, в воздухе уже
угрожающе пахло паленой шерстью.

-- Спалишь рубаху, -- пообещал он, -- убью.

Она отодвинулась, глаза не отрывались от птичьей тушки. Запах
жареного мяса уже потек по тесной избушке. Она шумно сглотнула слюну.

-- Уже готово...

-- Внутри мясо сырое.

-- Но она все время ужаривается, вон какая маленькая!

Он подумал, сдернул с вертела тушку.

-- Ты права. Пожирать с кровью тебе подходит больше.

Мощным рывком разорвал птицу. Яра почти выхватила свою половину. По
пальцам побежал сок, она жадно подхватила струйку языком, с чмоканьем
облизала. Мясо обжигало пальцы, аромат был одуряющим. Она слышала рычание,
когда вгрызлась в мясо, не сразу сообразила, что рычала сама.

Томас сожрал свою половинку мгновенно. Ей показалось, что не осталось
даже самых мелких косточек. Потом он на миг исчез из круга света, а голос
из темноты велел:

-- Держи!

Она не успела понять, что держать, как ей прямо в лицо полетел ком
мокрого белья. Мокрого и отвратительно холодного. Она задохнулась от
возмущения.

-- Что это?

-- Твое платье, -- объяснил он любезно. -- Ты собираешься жить в моей
рубахе? Если не развесишь свой мешок для просушки, завтра пойдешь в
мокром.

Он опять был прав, хотя свою правоту выказал в своей обычной,
по-мужски свинской манере. Яра поспешно проглотила последний кус мяса.
Платье было отвратительно холодное, с него все еще текло. Она распяла его
на стене -- жар от очага, сложенного из широких камней достигал хорошо, к
утру высохнет.

Когда обернулась, Томас невозмутимо раздевался. Она замерла,
возмущенная и восхищенная в то же время. Его широкая, как дверь, грудь
блестела в капельках влаги. Пластины мускулов были, как латы римских
легионеров, и в поясе он был тонок, но и там тугие мышцы теснились крутыми
валиками. Узкие бедра переходили в длинные стройные ноги. Он был чересчур
по-мужски силен.

-- Ты как хочешь, -- сказал Томас, стягивая сапоги, -- но я сейчас
завалюсь спать.

Она оторвала взгляд, чувствуя себя виноватой, пошла расправлять
платье по бревенчатой стене, хотя оно висело как нельзя лучше. За спиной
слышала, как шелестели его брюки: намокли и стягивались с трудом, он
ругался сквозь зубы.

Отвернувшись, он прилаживал на стене брюки, цепляя за выступы, а Яра
снова обратила взор к очагу. Однако его спина, покрытая буграми мышц,
как-то снова оказалась перед ее глазами, и сейчас, когда эти мышцы
двигались, шевелились, жили своей жизнью, она ощутила, как наконец кровь
ее разогрелась, прилила к щекам.

Томас наконец повернулся, а Яра поспешно уронила взгляд. Еще решит,
что она бесстыжая. Томас пощупал камни, скривился, но лег, потом с
облегченным вздохом растянулся во всю длину. Руки закинул за голову, от
чего могучие мышцы груди вздулись, а живот провалился. На волосатых ногах
исчезали, испаряясь, капельки влаги.

Яра спросила настороженно:

-- Ты собираешься спать на этих камнях?

-- Нет, если ты придумаешь что-то лучше.

Она обвела отчаянным взглядом тесную избушку. Летучая мышь смогла бы
зацепиться под потолком, а жуки-дровосеки находят приют прямо в бревнах,
но ей больше придумать вот так сразу что-то трудно.

-- А где лягу я?

-- Ну... несмотря на твои объемы, мы можем кое-как уместиться на этих
камнях.

Она зло посмотрела на его очень серьезное лицо, где в синих глазах
поблескивали насмешливые огоньки.

-- Я не лягу с тобой!

-- Как хочешь, -- сказал он безучастно. -- Хотя костер скоро
погаснет, а ночь холодная. Ты даже не прогрелась как следует. К утру
будешь кашлять кровью.

Внезапная дрожь прошла по телу. Яра ощутила, что в самом деле холод
не весь ушел из нее. Но каменная постель была так узка, что рядом с этим
самонадеянным мужиком, наглым и неотесанным, несмотря на свое высокомерие,
осталась узкая полоска. А тут еще не может оторвать глаз от его могучего
тела, твердого, как будто вырезали из старого дуба и отполировали и
покрыли лаком, горячего, пахнущего зовущим мужским ароматом, ее сердце
начинает стучать чаще, а кровь переполняет вены, горячей тяжестью
отзывается в низу живота!

-- Дура, -- сказал он устало, -- У меня есть дама сердца. У меня есть
даже невеста! Настоящая благородная леди, которая ждет.

Она ощутила, как по сердцу прошла холодная волна. Непослушными губами
сказала глухо:

-- Ну и что? Ты ведь мужчина.

-- Я едва жив, поняла?.. Я устал, чтобы даже думать о тебе как о
женщине. А самое главное, в моих глазах ты совсем не женщина.

Рассерженная, она подошла ближе, избегая смотреть на него, осторожно
опустилась на край. Он со вздохом, выказывая терпение по отношению к
тупоголовой дуре, протянул руку и подгреб ее ближе. Ее голова оказалась на
его плече, он придерживал ее обеими руками. Его тело было горячим, и Яра
напомнила себе, что только для этого она и легла: сохранить тепло, ведь
костер уже угасает, и чем они ближе друг к другу, тем теплее.

Ее грудь упиралась ему в бок, а ноги касались его горячих мускулистых
ног, покрытых жесткими волосами. Запах мужчины обволакивал ее, кровь
бросилась к щекам, а уши запылали так, что он мог ощутить жар. Ее щека
чувствовала его плотную кожу. Обе руки она держала между ними, все-таки
какой-то барьер, но и там она чувствовала кончиками пальцем тугие волоски.

Костер уже догорел. От россыпи багровых углей вся избушка была в
темно-красном свете. Тени двигались, перескакивали со стены на стену,
тянули к ним угрожающе растопыренные лапы. Воздух был чуть теплый, но,
если сравнить с тем холодным ужасом за стенами, просто горячий. К тому же
снаружи доносилось то пугающее уханье филина, то чей-то жуткий крик, то
треск, словно медведь уже ломился в избушку.

-- Ты спишь? -- спросила она тихо.

-- О Пресвятая Дева! Что ты хочешь?

-- Да так... Спи.

Он недовольно хрюкнул, но глаза не открыл. Яра не двигалась,
чувствовала, что ее тело все еще напряжено до предела. Лицо Томаса было
совсем рядом, она всматривалась в него без помех. Он уже заснул, твердые
складки у губ слегка смягчились. Он не красавец, напомнила она себе
настойчиво. Даже в спящем слишком много силы, звериной мощи, готовности
дать сдачи. Ресницы длинные, как у женщины, но один шрам рассекает бровь,
другой идет через левую скулу, а третий, самый глубокий, портит щеку.

И челюсти слишком широки, сказала себе злорадно. Нижняя выпячена так,
что даже у спящего сохраняется выражение надменности и упрямого желания
ломиться через жизнь, несмотря на все препятствия, помехи, многочисленных
врагов. Только губы выглядят человеческими. Они уже почти вернулись к
прежним размерам.

Она не заметила, когда напряжение ушло из ее тела. От камней шло
тепло, но еще больше тепла она брала от горячего тела мужчины, на чьем
плече лежала ее голова. Как-то сама собой, почти засыпая и устраиваясь
поудобнее, она закинула ногу на его тело, ощутила, как наконец-то
окончательно ушли из нее остатки холода. Внутри разлилось блаженное тепло.
Она лежала, прижавшись к его боку, положив голову на его плечо,
чувствовала как ее нежную кожу почти царапают его жесткие волосы, и все же
чувствовала себя так, будто наконец-то заняла свое настоящее место. Под
нею камни, хотя она знала постели помягче, за стенами избушки темный