монастырские дела не ждали, - и все предупреждал:
деле. Федор с утра, чуть свет, хромая, уже ворочал бревна. Мужики
подымались, брались за ваги и топоры. Жрали, тесно сидя вокруг большой
деревянной посудины, дымящееся мясное варево да черную гречневую кашу.
Федор - со всеми, чувствуя потные плечи мужиков. Феня сперва хотела
кормить его отдельно: хозяин! Отмахнулся. Сам плотничал наравне с прочими.
В дымной, заплеванной и загаженной избе, было порой не продохнуть, в углу
жалобно мычало и блеяло, висел гомон, стариковский кислый дух и запах
мужицкого пота шибал в нос, но дом подымался. Клали третий венец.
Александра, Неврюеву рать. Однажды вынырнуло, - верно, давненько думали
про это, - прав ли был покойный князь Лександр, что пошел против Андрея?
Спорили, метя в нынешнего великого князя Дмитрия. Старики толковали о
покойном Андрее Ярославиче. Ватута, развалясь, срыгивал, поддразнивал
Пешу:
так две дани с рыла: и им и своим князьям!
голову. Он осторожно возразил:
по-мунгальски не гуторют, вс° на половецкой лад, хошь и зовутся татары!
Дак и тут бы по-русски выучились. Бабы наши их живо бы переучили!
грабить: тебе али татарскому мурзе какому!
сидел бы Олфер по-прежнему, и ты бы при ем дани собирал! Ты-ка, хозяин,
как думашь?
ночью, выходя по нужде, Федор останавливался и смотрел. Луна плыла, и
белые облака холодною снежной завесой покрывали небо. Стена в девять
венцов уже поднялась выше роста, слепая, безоконная, и отчужденно, как
крепость, перегораживала двор.
подмости мастерам. Скоро Федор понял нехитрую Пешину уловку. Он, рядясь с
мужиками, их обманул, положив себе и двум старикам больше, чем Ватуте с
Сашком, а работу сваливал на них. Ватута, Сашок и Степка Прохорчонок в
конце концов возмутились. Масла в огонь плеснула Феня:
сколь, уже и топоры долой!
жег!> - подумал Федор. Он попытался как-то поправить дело, замять, но
вечером мужики переругались вконец. Федор наедине стал корить Феню, но
она, вытягивая шею, раскричалась:
потачку! А им все мало! Каку говядину давать, замучалась! Етот старик
ихний только и жрет, зачем такого!
лишним ртом. Федор шумно вздохнул.
теперь отлеживалась у брата, в Переяславле.) - Вс° меня бранили, а я
теперь стала считать кажный кусок. Хватит! Дитя растет!
беду, подкатил мелетовский престол. Пеша, выпросив часть уряженной платы,
со вторым стариком ушли, как сказали, <только в бане выпариться> и
пропадали целую неделю. Пеша запил, и Федор крыл себя последними словами
за то, что не приодержался с платою. Все ж дело свое Пеша знал. Ни Ватута,
ни Сашко не могли за него сработать. Подошла как раз сложная рубка, и без
Пеши все застряло. А с неба начало моросить, и уже похолодало. Вот-вот
польют сплошные осенние дожди. Наконец Пеша появился, помятый, с
трясущимися руками. Заявил было, что в этот день ему надо <поправиться>,
но тут уже Федор озверел, и вместо опохмелки Пеша весь день кряхтел над
бревнами. Распоряжался и покрикивал Ватута. Сложили еще один венец. Теперь
нужно было рубить пазы под выпуски для гульбища, класть простенки меж
косящатыми окнами, связывать, врубать хитрые углы. Пеша вилял, явно
затягивая работу. Жаловался на годы. Засиверило, и уже грозно
обозначилось, что дом, не законченный к зиме, будет стоять раскрытым. Феня
ругалась. Федор наконец решился. Отозвав Ватуту, поговорил с ним, обещав
платить вперед то же, что и старикам мастерам, только чтобы кончить в
срок. Пешина хитрость с расчетом тут и обернулась против него. Ватута на
другой день стал на низ цеплять бревна и принялся подавать без передыху,
то и дело покрикивая:
кряхтели наверху. Ватута был беспощаден:
конец!
дождя полетели первые белые мухи.
старой клети. Заливистый храп, ворчание сонных мужиков. Тело свербило от
грязи, от сырой, плохо просушенной одежи. Руки отваливались от плеч. Феня
пробралась под бок:
работы-то?
когда-то...
Доведя до потеряй-угла, он потребовал расчет. Федор (ему стало противно и
все равно) не удерживал. Еще поругались на прощанье. Пеша требовал все
уряженное, говоря, что о самцах и стропилах речи не было, однако Федор
уперся, и Пеша, поняв, что зарвался, отступил. Назавтра трое стариков
ушли. Стал собираться и молчаливый Сашко, впервые раскрывши рот:
Степка Прохоренок. Грикши давно уже не было, уехал по делам. Федор сказал:
кабан чуть ребенка не сожрал!
Офоней, вторым соседом. Помогли поднять тяжелые дерева, вырубили косые
пазы и с помощью рогатки подняли и утвердили стропила.
праздники, конечно, нечего было надеяться. Федор один отесывал самцовые
бревна, проходил пазы, долбил отверстия для шипов.
приехал сын-плотник, зятевья, гостей набралась полнехонька изба. С
праздника все были горячие, вполпьяна. Его усадили, захлопали по плечам,
влили ему в рот чашу пива:
Лоб складем и подстропилья кинем!
на двор, завертелась, кинулась в клеть доставать угощение. Федор цеплял,
не чуя веса намокших бревен.
ударилось, к счастью, о переводину. Пятеро мужиков полетели кубарем.