устроение спасало от всегда гибельного на войне беспорядка. И командовали
полками традиционно. Когда левое крыло русской рати было разбито, правое
одолевало врага, но никто не менял позиции, не перебрасывал, не двигал
полков с одного места на другое. Люди дрались там, где их застал натиск
неприятеля, и часто, не двигаясь с места, погибали полностью, как погиб
передовой полк. И плохо бы пришлось русичам, ежели бы сражение
развернулось там, где его помещают современные историки! На широком поле
правобережья Непрядвы татарская конница получала свободу маневра, могла
подскакивать и отступать, засыпая русские ряды стрелами, могла окружить
московскую рать с флангов - ведь татар было больше по крайней мере на
треть! Но Боброк затем и построил полки в стечке Непрядвы и Дона, где
дубрава с одной стороны и урывистые берега Непрядвы с другой не давали
обойти русскую рать и где огромное войско, стесненное на семи верстах
пространства, наступая, вовсе теряло свободу маневра, ибо задние давили на
передних, с каждым шагом вс° теснее смыкая ряды и превращаясь в
неповоротливую и непроворотную толщу людей и коней, где уже нельзя было
повернуть или даже замедлить ход и приходило переть вперед, мешая друг
другу, кучей, толщей проламывая русский строй. Множественность в этих
условиях теряла цену, становясь из достоинства недостатком.
тем временам по тогдашнему населению городов огромная то была рать! И
мужикам, сошедшим из укромных маленьких деревень, вообще казавшаяся
безмерной! Впервые со времен уделов, со времен Мономаха почитай, впервые
собиралась на Руси воедино такая громада войска! Тут, как ни считай, и
двести, и четыреста тысяч сказать мочно - глазом не обозреть!
начале сражения, не всеми и увиденный даже, и только после уж, припоминая
и прославляя, и его вознесли: чернеца-воина, бывшего брянского боярина,
посланного, вернее, благословленного Сергием на брань. А так - что видно,
что слышно простому-то ратнику, тем паче пешцу, коего привели и ткнули:
вот здеся стой! И мужики тотчас, подстелив армяки, уселись на землю,
жевали хлеб, не выпуская из рук оружия, ждали, когда прокинет туман.
челе передового полка. Ратник, что вел ватагу, уже не балагурил больше -
посвистывая и хмуро взглядывая в туман, подтачивал наконечники стрел.
Крестьянин-богатырь, уложив в траву свою безмерную рогатину, медленно,
истово жевал краюху хлеба с крупной очищенной луковицей, которую,
откусывая, макал в серую крупную соль. Кто молился в голос, кто про себя,
беззвучно повторяя святые слова. Отец-плотник тихо выговаривал сыну, дабы
не лез вперед, но и не бежал, а стоял у него за плечом. Сын почти не
слушал родителя. Оттуда, из тумана, доносило глухой ропот и ржанье
татарских коней. И сейчас так ему чаялось удрать, забиться куды в овин,
затянуться под снопы - авось не найдут! Такой страх объял - воздохнуть, и
то трудно становило. Сырой, настоянный на травах туман забивал горло,
казался горьким дымом... Меж тем розовело. Неживою рукой принял он от отца
баклажку с теплым квасом, отпил, стало легче. <Господи! - шептали уста. -
Господи! Пошли, как всем, так и мне!>
махал шестопером. Дождав, когда мужики сами, завидев его, начали вставать,
наклонил голову и, больше руками, чем словом, подъезжая вплоть, начал
ровнять ряды.
взявши за древко, утвердил, положив на плечо родителя.
невзначай! Кто еще торопливо дожевывал, кто отпивал последний глоток, но
уже туман прокинулся, и запоказывались бесчисленные татарские ряды, и крик
донесло сюда, горловой, далекий. И тут многие поднялись руки, сотворяя
крестное знамение, и уже после того, поплевав на ладони, крепко брались за
оружие, ощетиненным ежом готовясь встретить скачущих татарских кметей.
бежать не стало! По сторонам падали стрелы, охнул рядом, схватясь за
предплечье, мужик, пал на колени второй, и вот уже близ оскаленные конские
морды и режущий уши свист, и только вымолвить остало вдругорядь:
<Господи!>, как мужики пошли, пятясь, назад, и он пошел неволею вместе со
всеми, и в эту пятящуюся плотную толпу русичей врезалась ясская конница...
Побежали бы, но уж и некуда стало бежать! Задние не бежали тоже, а лишь
уплотнялись. Старик плотник, ринув рогатиною, попал в коня, но тотчас
непослушное древко вырвалось у него из рук вместе с промчавшейся лошадью.
Он наклонился и чуть не погиб, но сын спас: слепо, не разжимая глаз, ткнул
перед собою, и всадник, с гортанным горским криком, проскакал мимо,
рубанув кого-то другого. Великан, что тоже отступил вместе со всеми,
уставя свою рогатину, тут глухо крянул, отемнев ликом, и поднял, поддев,
комонного над седлом. Подержал дрыгающее тело, стряхнул под копыта
другорядного скачущего коня и пошел работать, словно бы на покосе копны
метал, расшвыривая вспятивших всадников. Одного, настырного, рыкнув, когда
тот поднял скакуна на дыбы, пронзил рогатиною вместе с конем и на
затрещавшей рогатине, с малиновой от натуги шеей, поднял дико взоржавшего
коня вместях со всадником и бросил позадь себя, едва не придавив соседнего
мужика. Ихний старшой меж тем опорожнял колчан, пуская стрелу за стрелою в
скачущих на него комонных. Потерявши половину ватаги, отбились. Яссы
отхлынули, но и тотчас ринула на них теперь уже татарская конница.
друга. Тут, впереди, обломивши рогатины, мужики взялись за топоры. Великан
все так же без устали работал рогатиною, снопами раскидывая ратных, но вот
и его застигла чья-то сталь, и, постояв, точно дуб, на раскоряченных
толстых ногах, он пошатнулся и рухнул, еще не понимая совсем, что убит.
Лишь перед глазами, уже застилая их красною пеленой, пронеслось видение:
его Глаха, веселая, хохочущая, на стогу, вся в сене, и он силится
докинуть, закинуть ее новою копной и не может - не здынуть рук, а хохот -
не то ржанье - все громче, громче... Тише...
плотник, завидя падающего сына. (<Как матери, матери как скажу, что не
уберег!>) - тенью пронеслось в голове!). И отчаянно кинулся вперед, уже
без рогатины, без топора, даже и без шелома, и не почуял, как татарская
сабля смахнула ему пол-лица, - только дорваться бы! И дорвался, и цепкими
руками плотника сорвал убийцу сына с седла, сверкая обнаженными зубами и
костью, поливая противника кровью, добрался-таки до горла и начал душить.
Татарин был дюж и грузен, но узрев над собою это наполовину срубленное
лицо, обнаженный череп и зубы под сумасшедшими бешеными глазами, перепал,
отпустил повод и сейчас толстыми слабеющими пальцами рвал и царапал и не
мог оторвать от горла когтистых рук старика. Так и свалились оба в месиво,
в кашу из земли и крови, и чьи-то кованые копыта докончили жизни этих
двоих, так и закостеневших в смертельном объятии... Такое творилось там, в
передовом полку.
и теперь отбивающийся саблей, и чернобородый мужик с топором. Осталось
всего двое, когда - после дымного залпа из аркебуз и ливня железных стрел,
скосивших поределые ряды русичей, - в разрыве мятущихся конских крупов и
морд показалась идущая вперед, уставя алебарды, в сверкающих литых
панцирях, генуэзская пехота.
свалил одного фрязина, но тут и сам, раненный в бок, начал заваливать под
ноги идущим. А там, назади, кто-то визжал надрывно, полузадохнувшись от
тесноты, выдираясь из гущи тел, кто-то крестил топором, и пятились, и
падали, падали под железными стрелами гуще и гуще, и вс° не хотели бежать.
Били наотмашь, отплевывая кровь и пену, сами валились на фряжские долгие
копья-топорики, пригибая оружие к земле, и умирали, не отступая.
Стремительное поначалу движение татарских ратей замедлилось. Кони,
горбатясь и храпя, лезли по трупам. Копыта, выше бабок замаранные кровью,
проваливали в скользкое месиво тел. Весь передовой полк <пал костью>, так
и не отступив. И это было еще только самое начало сражения!
передового полка, сделали что могли, отбив три конных приступа и
порядком-таки измотав латную генуэзскую пехоту. Но ордынцы валили кучей.
Все новые и новые ряды словно бы выходили из небытия, как в сказке той,
где герой рубит и рубит, а вражеские воины, вместо того, чтобы падать,
только умножаются в числе.
полк погибает. Он сжал зубы, поднял отяжелевшую руку с саблей, по локоть
залитую кровью. (Под ним ранили уже третьего коня.) Скользом прошло в
сознании: отступить? уйти? Не мог оставить умирать свою погибающую пехоту!
Этих вот мужиков, что задыхались от тесноты, но бежать не хотели! А из
всей дружины комонной осталось всего четверо или пятеро детских, да
израненный стремянный еще чудом держался в седле.
продать как можно дороже. Еще и то помыслилось скользом, что сегодня он,
наконец, уравняет себя с казненным братом Иваном, и не станет этого
вечного молчаливого укора совести. <Ты веси, Господи!> - прошептал. Конь
скоро грянул о землю. Стремянного арбалетною стрелою сбили с коня. Двое
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Махров Алексей