ждут! Андрей Иваныч с тем, с другим, приехали, важные такие!
младшего брата.
пойдешь разве замуж за великого князя?
собой.
губу. Само сказалось лишнее, при брате-то!
Михаил. - Даже баял с им!
словно погрузилась в тень. Руки упали, опустились плечи. Спросила устало,
глядя на икону перед собой: - Какой он?
взглянул на сестру и улыбнулся опять: - Он добрый! И хочет быть строгим!
Слезы катились и катились у нее по лицу...
делал когда-то, еще до отъезда своего, после начал бережно гладить ее
бессильно брошенные на колена руки.
Притиснула на миг к себе, нагнув; вихрастую голову брата (вымахал, что и
рукой не достанешь теперь!), отерла полотняным платом глаза. Спрятала плат
в рукав. Промолвила со вздохом:
торопливо повел ее вниз по долгим переходам в горницу, где уже давно
маститые сваты, распаренные в своих бархатных и суконных, отделанных мехом
одеждах, нетерпеливо поглядывали на дверь.
выпрямившись. Сваты поклонились ей в пояс. Андрей осклабился, подмигнул
было, но она - словно и не почуяла; ни слова, ни улыбки в ответ. Прошла,
вскинув голову, по половице, взад и вперед (надо было так по обычаю,
показать, что не хромая невеста). Остановилась, все так же холодно глядя
перед собой, сказала, опустивши ресницы:
такая же прямая и недоступно строгая.
<Мда! - помыслилось ему. - Теперича на спину уже не посадишь!>
Кобыла и Алексей Петрович, повеселев, перекрестились и сели к трапезе. По
старинному свадебному чину речь теперь должна была пойти о приданом
невесты, после чего уже тверские бояра, от Настасьи со Всеволодом, поедут
на Москву глядеть дом жениха...
Твери еще ничего не слыхали.
без благословения церковного?
лошади ждут, и сваты...
Позор! Стыд! Господи, какой стыд!
меня без венца, как суку... как последнюю... О чем же думал он, посылая
Андрея Иваныча к нам? Обманывал, да?! Ты не знаешь, так я знаю, что делать
теперь! Идти в монастырь! Я уже толковала с игуменьей. Через три дня
постригаюсь, вот! Невестой христовой почетнее быть, чем невестой вашего
московского князя! - Мария выбежала из покоя.
сидеть. В самом деле - срам! Феогност затворил церкви. Третий брак, при
живой жене... И венчать некому теперь! Разве епископ Федор? Здесь, во
Твери... То будет позор для великого князя! Да и владыка Федор может
побояться Феогностова прещения...
изнутри рысьими мехами, вершники в лентах, перевязанные узорными
полотенцами, разубранные кони, расписные сани... Весело гомонят кмети,
весело звенят бубенцы. Сейчас кормят поезжан, завтра...
с митрополитом не сговорил, а нам теперича ответ держать?! Ты, мать,
потолкуй с игуменьей! Без твоей воли и Машу не постригут! А я... - Он
вскочил, выбежал вон. Скоро в палату вступил Андрей Иваныч Кобыла,
выслушал с нахмуренным челом сбивчивую речь Настасьи. Посопел. Молвил:
пересудов не стало б... А я тотчас пошлю ко князю гонца! Без венца и нам,
тово, везти невесту соромно!
из палаты наружу. Ничем не утешил, а стало как-то покойнее после его
быванья. Прислушалась: во дворе все так же гомонили гости и челядь, не
ведая еще или не желая ведать беды.
подставах верховых коней, проходят этот путь за два дня. Гонец, посланный
Андреем Кобылою, въезжал в Москву на другой день, позднею ночью. Бросив
запаленного коня, шатаясь, взошел на крыльцо.
опочивальню будить Симеона. Князь еще не спал. Лежал, обдумывая устроение
свадебных торжеств, непростое, поелику ни митрополит, ни Алексий и никто
из духовных не будут на свадебном пиру. У него этим вечером был долгий и
тяжкий для обоих разговор со Стефаном.
стоял на молитве у себя в настоятельском покое монастыря и думал. Думал о
том, что совершил он и на что дал себя согласить князю два часа тому
назад.
который, по дошедшим слухам, так и живет у себя в лесу, лишь изредка
появляясь то в Радонеже, то в Хотькове, и о нем уже начинают слагать
легенды, сказывают о каком-то прирученном им медведе, о борьбе с бесами, о
разбойниках, не тронувших пустынника... Сам Стефан, приняв настоятельский
посох и сан, ни в чем не изменил аскетического своего образа жизни, ни
скудной трапезы, ни власяницы не снял, что носил под ризами, на голом
теле. Но к нему уже потянули бояре и знать, уже не один Симеон, а и
Василий Вельяминов, тысяцкий Москвы, содеял его духовником своим, и иные
многие великие бояра, лучшие гражане, гости торговые... Духовная власть,
толпы внимающих (о чем мечталось бессонными ночами еще там, в Ростове, и
после, в Радонеже), почет и преклонение - все приходило, пришло нынче к
нему вместе с любовью Алексия, вместе с уважением Феогноста... И все это
опроверг и ниспроверг княжий наказ. И должно было ему выбрать одно из
двух: или бросить посох к ногам князевым, снять позолоченный крест и,
надев сермягу, уйти туда, в лес, к брату своему молодшему, или... Или
вовсе бежать из пределов Москвы, быть может, и из Руси Владимирской,
куда-нибудь в Киев... Но там Литва! Или еще далее, на Афон, в пределы
Цареграда, где нынче войны и невесть, кто победит, и не примут ли греки
после того римскую веру? Или на север, в пределы новогородские? Утонуть,
погинуть в безвестии, похоронив и гордый разум свой, и знания книжные, и
навык божественного краснословия, похоронив все мечты и похотенья свои...
Не уйти! От соблазнов плоти уйти легко. Его давно уже не смущают ни хлад,
ни глад, ни пост, ни суровая дощатая постеля. От соблазнов души уйти
оказалось гораздо трудней! И теперь, с запозданием, предвидя митрополич
суд и остуду наместничью, он стоит на коленях и молит Господа о
снисхождении и с запоздалым раскаянием вспоминает меньшого брата своего,
который разом отверг все обольщения мира и всякую гордыню отринул, даже и
гордыню полного отречения своего!
Орловский Гай Юлий
Сертаков Виталий
Афанасьев Роман
Лукин Евгений
Каменистый Артем
Лондон Джек