прохожий не догадается, для чего, кто в глуши, без подхода, без подъезда
старался что-то устроить.
близких на жалкую участь, что хуже смерти, будто бы нет места для радости.
Не жизнь - житие обреченных. И коль поддавался бы русский унынию, глядя в
будущее, не сулившее хорошего, давно превратились бы русские в стадо
загнанных животных, и само имя их, исчезнув из жизни, служило бы для
подтвержденья ничтожества земного существования. Не уступай, делай во всю
силу, будь что будет. И каждый из кучки всадников боярина Стриги бодр и
едва ли не рад - каждый живет во всю силу.
неловко голове с непривычки, но честь дорога. И щит мешает ему, и жарко в
кожаном доспехе с нашитыми бляхами, и меч прыгает, бьет, и дума навязчива
- выскочит из ножен, потеряется, стыд. Но не отдаст никому. Для
длинноногого коня нашлось седло, а от узды парень отказался, он
прирожденный наездник и, как Стрига, как другие, владеет старинным
искусством управлять конем ногами, чтобы обе руки были свободны.
назад. Делать будешь, что велю.
близ края неба на травяном море. На местах, не тронутых плугом, а коль и
паханных, то в незапомнившиеся годы, трава успела вымахать по лошадиную
грудь сочная, свежая, молодая, еще не одубевшая от тяготы плодоношенья, не
опаленная солнцем. Будто бы ровно, однако ж взбегая мягким увалом,
покатость левосульского берега подняла всадников на волну степного моря, и
отсюда стал виден и дуб - не дубок, каким он казался, - и глаз ощутил
наметившуюся голову оврага в подобии травяного корыта. Лес оборвался.
Подлесок еще тянулся в степь, кусты доцветавшего боярышника источали
сладкий запах, и стрепеты взмывали из травы.
чуткой дрофы. Сторожит свое племя, мирно дремлющее после утренней
кормежки. День уже, солнышко припекает, самое время для отдыха крылатым и
ногатым. В теплом воздухе пусто было б, коль не ястреба. Трепеща
коричневыми крыльями, висят и висят они, глядя вниз - оплошного ждут, и,
не дождавшись, косым полетом - в сторону, и опять виснут на невидимых
опорах неутомимые голодные охотники.
даст и пищу... Расхрабрившись, далеко забрался стрепетиный цыпленок, и
заблудился, и зовет мать. На писк спешит и хищная ласка, и чуткий ястреб
летит. Кто первым поспеет, тот сыт.
говорить, и какой же ты воин, если не умеешь молчать? Боярин поднял руку и
вниз опустил, как бросил, - приказ слезть с седел. Слезли, чтобы лошадям
дать отдохнуть, и слушали, как конь переступит, как топнет копытом, как
хвостом хлестнет, отгоняя муху. Сухо здесь, мух с собой увел табун,
пасшийся неподалеку, а все ж беспокоят.
кузнецы. Небо чистое, ветер с востока, сухой, летний, - не сильно тянет,
ленится. Надуется, дохнет и, отдыхая, чуть веет. Белуга была хороша. В
жаркое время рыба не ждет, ее уж разделали, в соль положили на сутки, а
завтра пора и коптить.
ловцы в сборе, и боярское копье все тут - его дружинка, семь мечей, сам он
восьмой, вместе называют копьем, как ведется по воинскому счету.
доцветающих лип. То-то там черная пчела гудом гудит, спеша взять последний
обильный взяток. Опадет липовый цвет, остаются летние цветы, они жестче,
не так богаты медом. Пчела строга, не добра. К себе не пустит чужого, зато
в поле мир. Ни человека, ни зверя не ужалит, и между собой свары нет из-за
охоты. Сама посильно берет, другой не мешает, и никто не слыхал, чтоб
пчелы между собой воевали из-за цветов. Отец Петр в поученьях все пчел
приводит в пример да еще муравьев. Учит любить врагов... У боярина Стриги
нет к половцам ни злобы, ни ненависти. Было, изжилось. Изжившись -
забылось. Со злобой в сердце легко убивать, но трудно жить. Стрига не
любит великого князя Святополка Изяславича, сильно не любит. Сколько в
нелюбви ненависти и злобы, кто взвесит? Попади Святополк Стриге в руки,
что он сделает с ним? Убьет? Нет. Мучить будет, издеваться, поминать
пленнику? Нет. Так что это? Любовь ко врагу? Нет. Сколько нитей в
человеческом сердце, кто их распутает... Потому-то и любят все говорить -
бог знает, бог ведает. Будто легче становится.
с ходу едва на людей не набежал - на глазах бурой тушей проломился и
дальше пошел. И опять рог слышно, и опять. Но далеко, у Сулы. Кабаний
овраг выходит к реке широким трехверстным устьем. Он почти доверху зарос
лесом, хороший дом для зверья. Половцы поняли, что русские ходят охотой,
охватив нижнюю часть оврага. Спали половцы в прохладе, теперь проснулись.
А вот что они думают? Овражные берега круты, зверь вылезет, пеший
выберется, конному хода нет. Конная тропа здесь одна, половцы по ней
спустились в конце ночи, зная дорогу, чтоб в следующую ночь попытать удачи
- пошарить по левому берегу, захватить людей, сколько придется, а потом
взять табун лошадей - и обратно. С половцами мир, еще один, сколько
десятков их было, мало кто считал. Мир им не мешает. Людей, кто останется
жив, отдадут за выкуп, а лошади им самим нужны. Травы в степи хватает, за
лошадью половец не ходит, только пасет, труд малый и - не свой. Заставляют
рабов, нанимают своих победнее, платят теми же лошадьми.
слушают, что отошли в верх оврага - знает. В чаще верхом не поездишь.
Половцы не станут ловить охотников. Только бы охотники сами не горячились.
рога, ближе. Половцы не могут сами прожить, к своему им нужно добавлять
взятое у других. Таковы же были хозары, таковы же печенеги - все они
одинаковы. К малому своему им нужно добавить побольше чужого, они не
воюют, а грабят. Такими половцев видит каждый из русских. Вражда
вековечная со Степью. Редко кто, подобно боярину, никого не оправдывая,
понимает иное, потому что судит без злобы: повсюду воюют для добычи, и нет
иной войны.
на востоке, где солнце встает ото сна, можно спеть и на другой лад: живет
мой враг на заходе, где солнце ложится для сна?
левой не отличишь. Не Русь шла на хозар, на печенегов, на половцев. Они
шли на Русь. Прав обороняющий свое поле. А ведь древний спор... И
вспоминается боярину читанное в старинном греческом списке о войнах,
составленном Прокопием, легистом и ритором: тот виновен, кто замышляет
войну, кто готовится напасть. И коль его упредят, коль обреченный на
жертву сам нападет первым, вина все же на том, кто первый замыслил.
Беспокойна человеческая совесть, в ком она не погасла, тот ищет себе
оправданья, а другим - объяснений, пусть и не судьи они. Еще вспоминаются
слова, записанные древнейшим, чем Прокопий, составителем. Будто бы
спартанский законодатель Ликург завещал спартанцам не воевать все время с
одними и теми же городами, дабы не обучать их войне. Спартанцы воевали
будто для игры. Было ли такое время, или придумал его составитель
рассказа? Скрыл в хитроумии выдумки некую истину, поученье?
Половцы еще ближе и готовятся уходить. Биться в овраге им нельзя, стрелять
не станешь в чаще, да и не к чему. Они понимают - коль найдут, то близок
станет конец ихний. Им остается - выходить в степь и укрываться до ночи в
траве.
ногу в стремя, хлопнул рукой по седлу и, прихватив лошадиную гривку,
поднялся, расправляя поводья. Вовремя! Как связанные веревкой, половцы
змеей ползли на выходе из оврага. И каждый сжался, уткнувшись носом в
гриву, чтоб не видать было издали. В низких шлемах, черненных смолой, чтоб
не блестели на солнце, в коричнево-рыжих кафтанах, над горбом выгнутой
спины торчит лук - тетива уже натянута - и пониже пук пестрых перьев, это
концы стрел, затянутых горловиной колчана. И хоть бы один оглянулся!
Табунщики сочли верно - будет конных десятка два, всех боярин счесть не
успел - передние уходили за малый курганчик, насыпанный в голове оврага,
втянулись за бугор последние, и будто бы не было ничего, никого.
погони. Боярин Стрига вел своих ровно. Преследуемые знали место так же
хорошо, как преследователи. Курганы помогали определить, как выйти к
одному из бродов Псла либо местам реки, где легка переправа. У Псла
русские могли встретиться с неожиданностями, если эта кучка половцев шла в
передовых сторожах-разведчиках. Но боярин, доверяя чутью, считал, что все
половцы здесь - это было не нападенье, а наезд.
Разрыв сокращался. Хороших кровей, пылкая, резвая, половецкая лошадь
уступала в выносливости. Русские кони подкармливались овсом и ячменем,
половецкие знали только траву. Так же как и дикие кони, половецкие были
ненадежны в длинной скачке, в тяжелой работе. Половцы перешли в шаг, давая
коням отдохнуть. Когда Стрига был почти на полет стрелы, половцы
припустили и вновь бурно оторвались. Кто не знал, тот подумал бы - вот и
окончена погоня. Подобно птице, которая поначалу отлетает недалеко, но,
убедившись в упорстве преследователя, берет высоту, чтоб исчезнуть из
глаз, половцы скроются в зеленой дали. Нет, проскакав версты две, степняки
Акунин Борис
Корнев Павел
Перумов Ник
Херберт Фрэнк
Пехов Алексей
Смит Кордвейнер