Чтение 84–й страницы книги ~Трое из навигацкой школы~

Елизавета пришла в великий гнев. Шетарди был выслан из России в
двадцать четыре часа. Он пробовал защищаться, но ему представили его
собственные письма. Франция не простила Шетарди вторичного поражения, король
отставил его от дел и сослал в Лимозин.

Кажется, эта история должна была послужить Лестоку хорошим уроком, но
он не внял голосу свыше. Привычка к интриге и неуемная ненависть к
Бестужеву, которая тем ярче разгоралась, чем неуязвимее был вице-канцлер,
привела к тому, что четыре года спустя, а именно в 1748 году, Лесток был
арестован, судим и сослан в Устюг.

Бестужев стал великим канцлером и, не имея соперников, шестнадцать лет
правил Россией сообразно своим способностям и понятиям долга, пока не
уподобился судьбы своих предшественников -- отставки от дел и ссылки.

Лядащева я, каюсь, потеряла из виду. Одно точно -- он женился и уехал в
Москву, а вот бросил ли он службу окончательно или вернулся к ней, озверев
от семейной жизни, этого я с уверенностью сказать не могу. Бывший сослуживец
Лядащева некий N... рассказывал, что, встретив Василия Федоровича на
Тверской и задав ему радостный вопрос: "Ну как живешь? ", получил крайне
невразумительный ответ: "Вас ис дас? Кислый квас... " И еще Лядащев
поинтересовался, не слыхать ли чего в Петербурге про Сашку Белова. Потом
вспомнили они былое, и Лядащев ушел с грустью в глазах, бросив на прощание:
"Такая жизнь, брат... На одном гвозде всего не повесишь... "

В год падения Лестока умер в Сибири Степан Лопухин, супруга же его
Наталья и сын Иван -- незадачливые виновники раздутого до невероятных
размеров "лопухинского дела" -- прожили в ссылке долгие годы в немоте и
лишениях и были возвращены в Петербург Петром III.

Анна Гавриловна Бестужева не дождалась освобождения. Все годы ссылки
она прожила в Якутске, имела собственный дом и друзей, с которыми хоть и с
трудом, но могла разговаривать. Много лет спустя писатель А. А. Бестужев,
более известный под псевдонимом Марлинский, был сослан по делу декабристов в
Якутск. Он разыскал там могилу своей родственницы и с грустью написал об
этом родне, хранящей в памяти своей образ прабабки, как скорбный и достойный
самого глубокого уважения.

И еще несколько слов... Когда иду я по весеннему Петербургу, вдыхая
запах травы и распустившихся тополей, когда смотрю в воду каналов на
гофрированные отражения шпилей и куполов, вижу сбегающую в воду решетку и
ялики у Летнего сада, меня зримо и явственно обступает XVIII век.

Какие они были -- Елизавета, Лесток, Шетарди, Бестужев?..

Можно по крохам собрать материал, есть архив, письма, дипломатические
депеши, можно сходить в Эрмитаж и свериться с портретами Кваренги. Каждое
время дает свою оценку тем далеким событиям и людям, игравшим немаловажную
роль в русской истории.

Но они все умерли, умерли очень давно, и даже теней их я не могу
различить в сегодняшнем городе. Но остановись в тени старого собора Симеона
и Анны. Не слушай звон трамвая, забудь про асфальт под ногами и провода над
головой, сосредоточься...

И вот он выходит из-за угла, придерживая треуголку от ветра, и
останавливается недалеко от меня под деревьями. Мундир поручика
Преображенского полка ладно сидит на фигуре, движения его уверенны, взгляд
заносчив.

Птицы завозились в листве. Я поднимаю голову, и Саша Белов смотрит туда
же -- скворцы, как звонко они судачат! Мне приятно думать, что я так хорошо
знаю этого молодого человека, знаю, зачем он пришел сюда и кого ждет.

-- Сэры! Ну сколько можно торчать столбом в этом месте! Я думал, вы
никогда не придете. Заблудились, что ли?

Да, это они, Алеша Корсак -- мечтательный путешественник, и Никита
Оленев -- умница и поэт. Они обнимаются, хохочут радостно и уходят по улице
Белинского. Но не навсегда...

Они вечны, дорогие моему сердцу герои, потому что они -- сама
молодость, потому что звучит еще их призыв: "Жизнь Родине, честь никому! "

Счастья вам, мои гардемарины!