огромные темные глаза, белое ажурное плетение шали, но поезд снова
сделал финт ушами: выскочил на освещенный перрон, - и отражение, как
давеча, побледнело и стерлось.
которых начисто и статистически достоверно опровергает вражескую
клевету, что, дескать, в Советском Союзе демонстрируется мало
заграничных фильмов, на сегодняшний вечер был назначен просмотр двух
японских лент рискованного содержания, и Миша Фишман, приглашенный в
качестве переводчика, собирался возвратиться домой не ранее трех утра.
Однако вторую из картин почему-то так и не привезли, и освободился
Миша около часа. Такси не подворачивалось, зато рядом возникло метро,
и Миша, хотя зная, что оно уже закрыто, попробовал войти в вестибюль.
Никто не задержал, не остановил, не спросил и пятака, и по мертвому,
донельзя странному в неподвижности эскалатору Миша спустился под
землю.
Арсения, подремывающего в уголке. Приятно удивленный столь неожиданной
встречею, Миша совсем было направился к нему, но вспомнил сегодняшний
телефонный звонок матери: про Ирину, про поляка из LСпутникаv, про
своего племянника Дениса - и, пусть Арсений о звонке и не знал, -
здороваться, разговаривать показалось неловко, просто невозможно.
Поезд катил по тоннелю - не сбежишь! - Миша отвернулся к дверям и
уткнулся в них, тупо читая и перечитывая надпись Lне прислонятьсяv,
которую какой-то самодеятельный филолог, ничуть не смутясь
грамматической ошибкою, основательно поскреб, превратил в Lне
писотьсяv; весь в напряжении, Миша просто не знал, как себя повести,
если недавний родственник приоткроет-таки глаза, увидит его, узнает,
окликнет, и перечитывал, перечитывал, перечитывал - но родственник
глаз, по счастью, не приоткрыл, поезд затормозил, остановился, и Миша
тенью перескочил в следующий вагон, а там, в нем, пошел до дальнего
конца, чем надеялся снизить практически до нуля вероятность неловкого
узнавания.
спокойный вид, сильно и тоскливо вспомнился горьковатый красный
вермут, треугольная призма заграничного шоколада, - вспомнилась
Марина. А она, тут как тут, ехала в следующем вагоне, возвращалась
домой из гостей, еле отбилась от наглого хоккеиста, который, взявшись
проводить, сразу полез с руками, так что чуть не на ходу пришлось
выскакивать из его машины и нырять в метро, - мало что хоккеист
оказался круглым идиотом, - у него еще и пахло изо рта.
соседнем былую свою любовницу, он, весь в мыслях, в воспоминаниях о
ней, глазам не поверил, тем более что две незапрограммированные
встречи в столь поздний час и в столь нелюдном месте не допускались ни
теорией вероятностей, ни здравым смыслом, - обернулся, чтобы
справиться, от Арсения ли только что бежал, убедился, что от Арсения,
снова посмотрел на Марину и, окончательно приняв ее за галлюцинацию,
начал считать пульс. Но тут и Марина заметила Мишу, вопрос,
действительность это или галлюцинация, - принял академический
характер; они выскочили на перрон, едва дождавшись остановки, кинулись
друг к другу, стали трогать, точно слепые, лица друг друга, ты? ты? -
только и говорили, и, когда Арсений поразится промелькнувшим мимо
зрелищем, и он решит, что зрелище ему просто привиделось.
окончательно лишилось плоти, -
турникетов увидеть, конечно, не мог.
глаза, кружилась и населялась давним навязчивым сном, виденьем,
кошмаром: однажды Арсений стал свидетелем, как случайный алкаш падал
вниз по идущему наверх длинному эскалатору, падал с точно тою же
скоростью, с какою навстречу ему поднималась механическая лестница, и
потому - бесконечно. Алкаш пытался уцепиться за уходящие из-под рук
высокие скользкие берега, но безуспешно, и ступенька за ступенькою
били его по неловкому телу, и с каждым мгновением все больше синяков и
кровоточащих ссадин появлялось на небритом, отечном лице; алкаш
хватался и за людей, но те отшатывались просто ли в ужасе, чтобы не
упасть, чтобы не вымазаться кровью, - сбивались, тесня друг друга,
вниз, и толстая дамочка истерично визжала на весь наклонный тоннель, и
кричал парень в светлой дубленке: остановите машину! Остановите же
чертову машину!
увидели, как промелькнули на платформе две фигуры, мужская и женская,
стоящие рядом, трогающие, точно слепцы, лица друг друга.
Мариною, дойдя до ее дома, вместе поднялись на седьмой этаж, и Миша
снова оказался в квартире, где не появлялся уже больше года. Там
ничего не переменилось, разве прибавилась пара новых сувениров с
Дальнего Востока, и каждая вещь своими, оказывается, незабытыми
обликом и местоположением доставала до самых болезненных уголков
Мишиного сознания.
жадностью, какой не знали давно, может, даже и никогда в жизни.
Усилием воли одолев дремоту, сладко уволакивающую в теплый океан сна,
Миша вгляделся в светящиеся стрелки своей Lсейкиv: пора ехать домой.
Осторожно, чтобы не разбудить Марину, перед которою с новой остротою
почувствовал себя виноватым и прощаться с которою казалось потому
невыносимо стыдно, Миша оделся и вышел из квартиры, аккуратно прижимая
за собой дверь, пока тихо, но явственно не щелкнул сквозь дерево
язычок французского замка. Марина, впрочем, с того самого момента, как
Миша потянулся на тумбочку, к часам, спящею только притворялась.
законное свое место, улегся ее законный муж. Не проснулась и дочка,
даже когда - Lне писотьсяv, - промелькнула давешняя надпись - Миша
высаживал ее из деревянной кроватки-каталки на горшок.
не через полчаса. Свежеиспеченный кандидат наук встал с постели и
пошел на кухню выкурить сигарету. Не зажигая электричества, он сидел
на неприятно прохладном пластике кухонного табурета и вслушивался в
неразборчивые команды диспетчера, что доносились из репродуктора
близко расположенной крупной железнодорожной станции - преддверия
одного из девяти московских вокзалов. Оттуда же в кухню, пробившись
сквозь ситцевые модные занавески, доходил с высоких мачт несколько
ослабленный расстоянием голубой слепящий свет станционных прожекторов.
Когда сигарета догорела до половины, а пластик согрелся и стал липким
от пота, Миша разобрал слова диспетчерши: она давно и, видимо,
безнадежно призывала на четвертый путь некоего Колобкова. Я от бабушки
ушел, пробормотал Миша. Я от дедушки ушел.
представлялись и супружеская постель со сладко посапывающей Галею, и
дочка в кроватке, и эта кухня, и этот неизвестно куда закатившийся
распиздяй Колобков.
шикарной квартире чернобородого гинеколога, друга Наташкиного приятеля
Сукина, хоть и собрала народа несколько больше и даже едва не
заставила Арсения влюбиться в очередной раз, явив соблазнительную Лену
в болотной блузе без лифчика, закончилась, подобно первой, трепом на
общие темы, так что на третью Арсений шел с некоторым уже недоверием.
Заседание, однако же, состоялось. Гвоздем программы явилась
молоденькая Профессорова студентка-провинциалка с рыжей челкою.
Арсений с полвзгляда угадал секрет возможного успеха предприятия:
вопреки безалкогольности Профессоровых теорий, рыженькая сильно
поддала. Горели свечи. Играла музыка. Профессор рассказывал о нравах
Древней Греции и джинсах в LЯдранеv.
лекцией, которых ей хватало и в университете, вышла на середину и
начала раздеваться под музыку, демонстрируя свое достаточно
несовершенное представление о заграничном стриптизе. Арсений безо
всякого возбуждения следил, как является из-под одежд ее худенькое,
мосластое, заведомо для любования малопригодное тельце. Заметные даже
при свечах рубчатые следы разного рода резинок и бретелек становились
центром внимания и разрушали принцип наготы. Тем временем в комнату
вплыла выплывшая минутою раньше профессорша и скинула халат, под
которым, естественно, уже ничего, кроме желтоватого жирного тела, не
было. Профессор расстегнул молнию Lмилтонсаv и вывалил свой ни в
малейшей мере не эрегированный член. То тут, то там замелькали голые
локти, коленки, ягодицы, груди, волосяные кустики, словно владельцев
их внезапно обуяла нестерпимая жажда свободы (от одежд), и Арсению
показалось, что, если он сию же минуту не начнет разоблачаться тоже, -
его изобьют, как трезвого в пьяной компании.
Шилова Юлия
Корнев Павел
Шилова Юлия
Свержин Владимир
Шилова Юлия
Круз Андрей