стола. Почему-то это всегда настраивало меня чуть-чуть на меланхолический
лад, так как, по-видимому, ничто в жизни не вечно, даже проклятый шоколадный
торт. В порыве неожиданной ярости я распахнул окно и выкинул остатки. Пусть
будет праздник кошкам, если мой праздник уже прошел. Без Меликова в
гостинице сразу [414] стало пусто. Я спустился вниз. Никого не было. Люди
стараются избегать тех мест, где побывала полиция, как чумы. Я немного
подождал и даже принялся листать старый номер "Тайме", оставленный каким-то
посетителем, но меня раздражало всезнайство этого журнала, который знал
больше, чем сам Господь Бог, и преподносил все сведения в расфасованном
виде, в готовых маленьких пакетиках под несколько вычурными заголовками. Я
прошмыгнул по внезапно осиротевшему холлу, подумав, что человека начинают
ценить лишь тогда, когда его больше нет, - чертовски тривиальная, но потому
особенно гнетущая истина. Я думал о Наташе и о том, что теперь сложнее будет
проводить ее тайком ко мне в комнату. Меня все больше одолевала меланхолия,
и я, как бочка с водой в ливень, все больше наполнялся чувством сострадания
к себе. День был мрачный, передо мной прошла череда минувших прощаний, а
потом я подумал о прощаниях грядущих, и у меня стало совсем тяжело на душе,
потому что я не видел выхода. Меня пугала ночь, собственная кровать и мысль
о том, что назойливые сны в конце концов доконают меня. Я достал пальто и
отправился бродить по морозному белому городу - хотел устать до изнеможения.
Я прошел вверх по совершенно тихой Пятой авеню до Сентрал-парка. Справа и
слева от меня светились, как стеклянные гробы, запорошенные снегом витрины.
Вдруг я услышал собственные шаги и подумал о полиции в гостинице, а затем о
Меликове, сидевшем в какой-то клетке; потом я почувствовал, что очень устал,
и повернул назад. Я шагал все быстрее и быстрее, ибо усвоил, что иногда это
смягчает грусть, но я слишком устал и не чувствовал, так ли это было на сей
раз.
таяли, как снег на улицах. Некоторое время я ничего не слышал о Меликове. Но
как-то утром он появился вновь. [415]
будешь задавать вопросов, Роберт. В Нью-Йорке всего надежнее ничего не знать
и ни о чем не спрашивать.
лучше. И избегай меня.
водку, прошло довольно много времени.
скоро все изменится к лучшему.
высокое.
тому же мне не хочется умереть в тюрьме.
делал в минуту опасности? Америка велика, а обязательной прописки не
существует. Кроме того, каждый штат пользуется большой самостоятельностью и
имеет собственные законы. Это не предложение, я просто рассуждаю вслух.
попытать счастья. Я надеюсь на помощь людей, уже поддержавших меня однажды.
Забудем пока обо всем. - Он судорожно улыбнулся. - Выпьем водки в надежде на
инфаркт, пока мы еще на свободе. [416]
апреле она вышла за него замуж. Фрислендер решил дать по этому поводу два
приема: один - как американец, а второй - как бывший эмигрант. Он, правда,
был полон твердой решимости с каждым днем все больше американизироваться,
считая брак своей дочери с настоящим, коренным американцем еще одним
значительным шагом в этом направлении, но вместе с тем он желал показать и
нам, людям без гражданства, что хотя он и умалчивает о своем происхождении,
но все же не отрекается от него. По этой причине была устроена настоящая
свадьба с приглашением родственников мужа - потомков тех, кто прибыл на
"Мейфлауерс", - и нескольких избранных эмигрантов: одни из них уже получили
гражданство, другие просто были богатыми людьми; второй прием предназначался
для простых смертных - короче, для более бедного люда. У меня не было
желания идти на это торжество, но Наташа, охваченная неуемной страстью к
гуляшу по-сегедски, приготовленному кухаркой Фрислендера, настаивала, чтобы
я пошел, надеясь, что я снова принесу домой полную кастрюлю.
знаменовавший одновременно начало новой жизни.
сказал Фрислендер.
тому назад прибыли сюда из Англии на овеянном легендами маленьком судне
"Мейфлауерс", этом Ноевом ковчеге американской аристократии, который должен
был бы раз в десять превосходить "Куин Мери", чтобы вместить всех
каторжников и пиратов, чьи правнуки впоследствии утверждали, будто их предки
прибыли на этом корабле.
здесь сегодня не такая, как обычно. Фрислендер устраивал вечера для беженцев
каждые два месяца. Поначалу он делал это, чтобы образовать нечто вроде
эмигрантского центра. Постепенно стало ясно, что ассимиляция шла нормально -
полная ассимиляция происходит ведь только во втором поколении. В первом же
поколении люди еще держатся вместе.
привычки, кроме того, в пожилом возрасте трудно приспосабливаться к новым
условиям. Дети эмигрантов, посещавшие американские школы, без особых усилий
усваивали обычаи страны. С родителями же дело обстояло сложнее. Несмотря на
всю благодарность за прием, им казалось, что они сидят в этакой приятной
тюрьме без стен, и никто из них не отдавал себе отчета в том, что они сами
воздвигали вокруг себя все эти преграды и барьеры. Страна же оказалась на
редкость гостеприимной.
сыграть в нью-йоркском театре роль эсэсовца. - Это единственная страна, где
на нас не смотрят как на оккупантов. Здесь не чувствуешь себя чужестранцем.
Во всех прочих странах было по-другому. Я остаюсь здесь.
кончится война, ролей для вас, очевидно, больше не будет.
ссорьтесь! Сейчас, когда все уже позади!
по-вашему, теперь выглядит Германия?
остается?
думами о будущем. Вдруг случилось то, что и предсказывал Кан: решивших
остаться именно потому, что вскоре они получат возможность вернуться, начало
мучить какое-то смутное чувство утраты. Перспектива остаться в Штатах не
казалась уже столь радужной, как ранее, хотя, в сущности, ничего не
менялось. А те, кто намеревался вернуться и перед кем всегда маячила Европа,
старая родина, вдруг почувствовали, что теперь это вовсе не рай, а
разоренная земля, где полно самых разных проблем. Это походило на флюгер: то
он поворачивался одной стороной, то другой. Трогательные иллюзии, которыми
все они жили, лопались. И те, кто хотел вернуться, и те, кто хотел остаться,
равно ощущали себя дезертирами. На этот раз они дезертировали от самих себя.
намерена остаться. Их всегда видели вместе. Теперь обе упрекают друг друга в
эгоизме, и это подлинная трагедия.
отрезвление.