особенности, которые позже, когда она стала взрослой женщиной, расцвели с
такой могучей силой.
сыновей Хабуга, а именно Иса, был страстным охотником. Он часто охотился с
Тенделом и, по-видимому, во время одного из многодневных зимних походов
сильно простудился, скорее всего, схватил плеврит, который в конце концов
привел его к туберкулезу.
где-нибудь в пути и выплюнет на снег красный пятачок. Бывало, скажешь ему:
"Что это ты кровью харкаешь, старина?" -- "Да так, -- говорит, -- видно,
где-то простыл". Думал, простыл, а оказалось вон что...
последними словами сам отхаркивался в костер, может быть для того, чтобы
лишний раз убедить окружающих, что сам-то он откашливается здоровой
харкотиной старого курильщика.
жена и тоже умерла через два года. От жены заразилась ухаживавшая за ней
старшая дочь Катуша и умерла. И когда этой весной открылась болезнь у сына
Исы, огнеглазого Адгура, цветущего двадцатилетнего парня, родственники,
жившие в ближайшем окружении, тихо между собой решили не пускать детей в
этот выморочный дом. В доме оставалось всего два человека: Адгур и его
младшая сестра Зарифа, восемнадцатилетняя девушка, как бы окаменевшая от
ужаса ожидания своей очереди.
в особенности старый Хабуг, всеми силами помогали его семье. И сейчас Адгур
после больницы месяц провел в санатории, и, конечно, деньги на это дал дед.
патриархальные сначала вообще не верят в то, что болезнь, как блоха, может с
одного человека перепрыгнуть на другого, но потом, убедившись, что болезнью
можно заразиться, впадают в обратную крайность и делаются чересчур
подозрительными.
надежды на выздоровление споткнулись о тихо сплотившееся отчуждение
родственников. С неделю Тали смотрела, как он одиноко и неприкаянно гуляет
по деревне, и сердце ее сжималось от жалости к нему. Впервые в жизни она
почувствовала, что в мире, который ей сиял ожиданием бесконечного счастья и
которому она отвечала благодарной улыбкой за счастье ожидания счастья, она
почувствовала, что в мире бывает ничем не объяснимая жестокость и подлость.
За что ее брат, в котором она с восхищением угадывала красоту и мощь
цветущего парня, должен был умереть от этой страшной болезни? И как можно
покидать его в такие дни? Ведь выживают же некоторые, ведь сами взрослые об
этом говорят? А как же он выживет, если видит, что все его покинули, потому
что не верят в то, что он может спастись?
стыдом понимания, как поступить правильно, она нарушила запрет и пришла в
дом к своему брату.
поля и готовила на кухне мамалыгу.
руки.
боюсь) шлепнулась рядом с ним на скамью. Своим сиплым голосом он стал
рассказывать, что видел медвежьи следы в котловине Сабида, что надо бы
устроить там засаду, да вот ему сейчас трудно одному, а напарника не
найдешь... Он унаследовал от отца страсть к охоте.
медведя, вдруг взглянула на него с каким-то ужаснувшим девочку язвительным
удивлением, словно хотела сказать: "Господи, он еще разговаривает, как
живой!"
обратил внимания. Тали заметила, что котел, висевший над огнем на цепи,
сильно оттянут в другую сторону костра, где стояла Зарифа. Она чувствовала,
что сестра Адгура старается как можно меньше соприкасаться с братом, и даже
не скрывает этого.
зимний день, когда возле дома брата раздался выстрел, потом еще и еще. А
потом через некоторое время из котловины Сабида послышался голос Адгура, он
кричал, что убил косулю, чтобы ему помогли ее принести.
пошли навстречу ему, и Тали была среди них. Он подымался по тропе,
разгоряченный, распахнутый, со сверкающими глазами, с косулей, лежавшей за
плечами и свесившей чудную головку ему на грудь. Придерживая ее за
одеревеневшие ноги, он подымался, такой высокий и гибкий, не в силах скрыть
восторга и торжества, выкрикивая какие-то подробности, прикрикивая на
бегущих вокруг него, тонущих в снегу и выпрыгивающих из снега собак, собак,
лижущих капающую кровь, вертящихся возле него и, иногда, взвизгивая от
восторга, пытающихся дотянуться то до его лица, то до его добычи.
пытаясь вызвать в голосе гневное удивление, но гневного удивления не
получалось, а получался восторг, упоение, которое он испытывал всем своим
существом и которое чувствовали собаки и потому, не слушая его окриков,
продолжали бесноваться, выпрыгивая из снежных заносов, визжа и клубясь возле
него.
Сабида, откуда он, бороздя глубокий снег, подымался к ним, весь распахнутый,
растерзанный, мокрый от снега, со струйками пота, стекающими по лицу, с
глазами, полыхающими горячим голубым огнем, с рукой, то и дело хватающей
снег и одним движением запихивающей, даже, скорее, жадно вмазывающей его в
рот.
тушу, подвешенную на веревке к балке, он рассказывал, как случайно заметил
ее со двора и, не веря самому себе от счастья, все-таки так близко к дому
они никогда раньше не подходили, он одним выстрелом уложил ее.
ногу, она вдруг рванулась с такой силой, что он отлетел на несколько метров,
а косуля, несмотря на тяжелую рану, вскочила на ноги и побежала, а он
все-таки успел приложиться и выстрелить (он как бы настаивал на том, что
успел приложиться, то есть не случайно и второй раз попал в нее), и она
снова упала, и он снова подбежал к ней, уже уверенный, что она убита, но,
когда он снова схватил ее за ногу, она дернулась с неимоверной силой, но он
и второй рукой успел уцепиться за ту же ногу, и все-таки она, несмотря на
две полученные пули, проволокла его по глубокому снегу метров десять, но тут
выбилась из сил и рухнула. Но и после этого они еще несколько минут
барахтались в снегу, пока он не изловчился и не всадил в ее горло нож, и тут
она наконец притихла.
варки мяса, а он рассказывал, освежевывая тушу, то стягивая с хрустом
отделявшуюся от туши шкуру, то осторожно, чтобы не испортить ее, надрезая
все тем же ножом цепкую пленку, как бы склеивающую шкуру с тушей, иногда
оттягивая одной рукой сырую эластичную шкуру, а кулаком другой время от
времени протискиваясь под шкуру, чтобы облегчить ее отделение.
под ней легко угадывалась гибкая мощь юного здорового тела. А потом за
длинным низким столиком дети ели вареное мясо с мамалыгой, да еще разносили
по своим домам соседские паи я рассказ о том, как их брат убил дикую козу.
Так неужели это он сидит сейчас, сгорбившись своим опустелым телом, и тянет
среди лета к огню свои зябнущие руки?
столик, наложила ему из котла порцию мамалыги и, кивнув на другую сторону
костра, где она поставила столик для себя, спросила у Тали:
из котла еще одну порцию мамалыги и выложила рядом с порцией брата -- не
слишком далеко, не слишком близко.
тарелки с фасолью и прямо положила на стол несколько ломтей мокрой соленой
капусты. После этого она поставила уже в уголок рядом с братом банку с
каким-то лекарственным жиром.
благородство, это -- твое личное дело. Но я знаю, что это такое и сделаю
все, чтобы не умереть".
позвякивающей металлической ложкой, которая воспринималась Тали как какой-то
больничный инструмент. Чегемцы пользовались только деревянными и костяными
ложками.
подходить к столу, -- Зарифа молча вышла из кухни, прикрикнула на собаку,
стоящую в открытых дверях, и, усевшись на перильца кухонной веранды, молча и
равнодушно оттуда смотрела на них.
капли не скрывала своего намерения во что бы то ни стало выжить.
мгновенье исчезала девушка, сидевшая на перилах. Но потом она снова
появлялась там в той же позе, и эта неизменность ее неподвижной позы,
казалось, тоже подчеркивала решительность ее намерения выжить.
Шилова Юлия
Корнев Павел
Березин Федор
Мороз Александра
Посняков Андрей
Никитин Юрий