Чтение 84–й страницы книги ~Санго из Чегема книга3~

Георгием. Но какое это имеет значение? Разве ты не знаешь, что византийские
императоры женятся столько раз, сколько хотят? А мы должны учиться у нашего
великого соседа Византии, самого культурного государства в мире.

Джамхух задумался. Потом долгим взглядом посмотрел на Гунду. Он понял,
что она хочет уйти к царю. Душа у Джамхуха обливалась кровью. Но он был
горд, Сын Оленя, и хотел, чтобы Гунда сама предпочла его царю.

-- Что ж, берите ее, -- сказал Джамхух, -- раз она так хочет.

-- Но разве я говорила, что хочу покинуть тебя, Джамхух? -- воскликнула
Гунда и вся разрумянилась.

-- Милая Гунда, -- сказал Джамхух, -- ты забыла, что я Сын Оленя, я
знаю язык глаз... Твои медоносные глаза мне все рассказали...

-- Ради интересов Чегема, -- прошептала Гунда и опустила свою
прелестную головку.

-- Да, -- подтвердил визирь, -- интересы народа превыше всего.

-- Тебе останется мой портрет, -- сказала Гунда, -- ты будешь жить с
моим портретом.

-- Да, -- согласился визирь, -- портрет можешь оставить. У нас много
придворных художников.

-- Хорошо, -- сказал Джамхух, -- я буду жить с твоим портретом.

На прощание Гунда поцеловала Джамхуха, и не было поцелуя горше, потому
что Джамхух почувствовал его благодарную нежность.

Гунде подвели чистокровного арабского скакуна, и, когда визирь
подставлял ее ноге стремя, он не удержался и кивнул на стремя:

-- Чистое золото.

-- Сын Оленя, не скучай, -- сказала Гунда, удобнее усаживаясь в седло,
-- почаще смотри на мой портрет.

Придворные вместе с Гундой скрылись на нижнечегемской дороге. Джамхух
постоял, постоял посреди двора, а потом вздохнул и зашел в дом.

Чегемцы долго обсуждали это событие, жалея Джамхуха и высказывая разные
предположения.

-- Вообще, -- говорили они, -- ввести в дом рыжую -- все равно что
поджечь его. Уж лучше прямо сунуть горящую головешку под крышу, чем вводить
в дом рыжую...

-- Надо было повоевать с Тыквоголовым, -- говорили другие, -- напрасно
наш Джамхух ее уступил...

-- Как же воевать, -- говорили третьи, -- если Джамхух сам приторочил
корзину с помидорами к ее седлу.

Это было явной выдумкой. Никакой корзины с помидорами Джамхух не
приторачивал к седлу Гунды. Он, конечно, тосковал по своей Гунде, но никогда
ни один человек не услышал от него ни одной жалобы.

Только однажды, сидя перед очажным огнем в кругу чегемцев, он вдруг
подумал вслух:

-- Оказывается, пустую душу нельзя ничем заполнить. Пустота духа -- это
вещество, которое нам неизвестно. И если вещество пустоты заполняет душу,
душа заполнена. А заполненное уже ничем нельзя заполнить.

-- Не убивайся, Сын Оленя, -- сказал старый чегемец, -- ты еще совсем
молод, у тебя все впереди.

-- Маму-олениху жалко, -- ответил Джамхух, -- она хотела меня догнать и
остановить, но, забыв об осторожности, погибла... -- Он вспомнил своего
приемного отца, старого охотника Беслана, и, вздохнув, добавил: -- Когда
все, что мы любим, на том свете, время работает на нас: мы приближаемся к
любимым.

Больше Джамхух никогда не проговаривался о том, что у него на душе.
Время, конечно, великий лекарь, но лечит оно кровопусканием, как тот
диоскуриец, которого пригласили к отцу Джамхуха.

Три года Сын Оленя жил с портретом золотоголовой Гунды. Но от портрета
даже самой красивой девушки дети, как известно, не рождаются.

В один прекрасный день Джамхух созвал чегемцев, развел костер посреди
двора и бросил в огонь портрет прекрасной Гунды.

-- Красота лица, -- сказал Джамхух, -- должна быть равносильна красоте
души, иначе красота -- ложь и художество -- суета.

-- Это он так говорит, -- высказался наиболее догадливый чегемец, --
потому что жениться хочет.

И в самом деле, через полгода Джамхух женился на простой чегемской
девушке, и у него со временем родилось трое детей. Сначала у него родилось
два мальчика, а потом родилась девочка. Старшего мальчика нарекли Эснатом,
младшего Гидом. А потом пришла в мир ненаглядная утешительница Джамхуха в
минуты грусти, хохотушка Тата.

С годами слава Джамхуха все росла и росла. Он не только давал советы и
делал прорицания, но иногда мирил враждующие роды и даже племена. Ему
удавалось силой мудрости то, что не удавалось силой оружия царю.

Царь Феодорий, конечно, злился на него, но сначала скрывал, что может
завидовать простому пастуху. Он решил прославить себя военным подвигом и
снарядил большой флот для завоевания Лазии. Однако флот не достиг берегов
Лазии, в открытом море его сокрушила буря.

Царь Феодорий Прекрасный, узнав о гибели флота, пришел в великий гнев.
Он метался по дворцу, громко крича:

-- И это море называют Гостелюбивым?! Это плохое море! Проклятое море!
Отныне я его переименую! Оно будет называться Черным морем! Пусть гонцы
разъедутся по всей Абхазии и велят народу отныне называть это море Черным!

И гонцы разъехались по всей Абхазии и во всех городах и селах объявили
народу новое название моря. Но люди смеялись над царем.

-- Тыквоголовый совсем спятил! -- говорили они, хохоча. -- Разве море
можно переименовать? Тогда уж пусть заодно он переименует и небо!

Новое название моря было нелепым потому, что каждый видел -- море
синее, а он его называет Черным. Сначала люди, жившие на побережье, в шутку,
смеясь над Тыквоголовым, повторяли:

-- Ну, как там Черное море -- не посинело? Не пора ли выходить
рыбачить?

Люди смеялись, смеялись, шутили, шутили и до того дошутились, что сами
привыкли и уже всерьез стали называть море Черным. На этом основаны многие
победы глупости.

Царь Феодорий был очень доволен, что новое название моря принято
народом.

-- Переименовать море, -- говорил он, -- еще не удавалось ни одному
царю. На такое способен был только бог Посейдон, и то в древнегреческие
времена.

А между тем с другой стороны моря -- там, где была Византия, -- его
продолжали называть Понтом Эвксинским, то есть Гостелюбивым морем. Византия
восприняла новое название моря как удар по своему престижу и затаила гнев на
царя Феодория Прекрасного. Но он этого не понял и, как принято было среди
абхазских царей, воспитывал своего сына при дворе византийского императора.

А слава Джамхуха -- Сына Оленя росла и росла, и это отравляло жизнь
Тыквоголового. Он искал способа, как бы опозорить Сына Оленя, и наконец вот
что придумал. Он созвал придворных и сказал:

-- Народ считает Сына Оленя мудрым и праведником. Но может ли считаться
мудрецом человек, который, просыпаясь, каждое утро по своей дикой оленьей
привычке начинает жевать жвачку? Мы об этом узнали от нашей возлюбленной
царицы, которая ушла от него не только потому, что любила меня, но и потому,
что не сумела отучить его от этой привычки. Разошлите гонцов по всей
Абхазии, и пусть люди знают, чем занимается лжемудрец, просыпаясь по утрам.

Все гонцы, кроме главного гонца, разошлись по всей Абхазии. Главным
гонцом в это время был Скороход. Его привлекла ко двору золотоголовая Гунда.
Скороход, прекрасно зная, что Джамхух никакой жвачки не жует по утрам, и
любя Джамхуха, не мог распространять такую ложь. Но и правду говорить не
осмеливался. Поэтому он притворился, что жернов на его правой ноге натер ему
щиколотку и он не может покинуть дворец.

Разосланные по всем городам и селам Абхазии гонцы рассказывали народу,
что Джамхух -- Сын Оленя, просыпаясь, по утрам жует жвачку. Но народ
спокойно отнесся к этому известию.

-- Да врет она все, -- говорили одни, выслушав гонцов, -- тоже еще
царица! Мы же помним, как она взятки брала помидорами.

Другие, выслушав гонцов, говорили:

-- Мы знаем, что у мудрецов бывают странности. Он и абхазский язык
выучил за пять дней, а говорит, что за два. Но какое это отношение имеет к
его мудрости? Пусть себе жует жвачку на здоровье, лишь бы помогал нам
советами и предсказаниями.

Однажды Скороход явился к Джамхуху и сказал:

-- Сын Оленя, Гунда клянется всеми святыми, что она никогда не говорила
царю таких глупостей.

-- Я рад, что у Гунды появились святыни, -- ответил Джамхух, -- и я
верю ей. А слухи, которые распускает Тыквоголовый, меня нисколько не
беспокоят. Передай царскому двору: "Те, что жуют жвачку, в тысячу раз лучше
тех, что пережевывают собственную глупость".

-- Вплоть до царя? -- спросил Скороход.

-- Начиная с царя, -- поправил Джамхух.

-- Ой, боюсь я за тебя, -- вздохнул Скороход. -- Не буду я этого
говорить.

-- Страх и любовь к истине несовместимы, -- сказал Джамхух. -- Признак
зрелости мыслящего -- готовность пожертвовать жизнью ради своих мыслей.
Признак незрелости царствующего -- готовность принять эту жертву. И не надо
говорить, что трусость -- это храбрость в девичестве. Такому девичеству быть
в старых девах. А тебя, мой милый Скороход, я все еще люблю и потому
предупреждаю: человек, который слишком боится стражников, незаметно сам
становится стражником.

Скороход побежал во дворец, сверкая своими золочеными жерновами,
которые многие принимали за чистое золото. Он думал, как бы во дворце не
сказать лишнее и тем самым не повредить Сыну Оленя.

Ах, Джамхух -- Сын Оленя! Конечно, страх и любовь к истине
несовместимы. Но в жизни любовь к истине нередко бывает несовместимой с