Чтение 84–й страницы книги ~По тонкому льду~

- Мужнино наследство, - усмехнулась Гизела. - Ума не приложу, куда
сбыть эту шкуру. Вы голодны?

Я сказал, что не голоден, и приступил к тому, зачем пришел. Нельзя было
терять ни минуты.

- У меня к вам просьба, - начал я. - Мне хочется, чтобы вы посмотрели,
как я живу.

Трудно было разглядеть без света лицо Гизелы. Наверное, брови ее
поднялись.

- Это что, интересно? - спросила она, укладывая обратно в чемодан вещи.

- Нет, но все-таки...

- Я бы с удовольствием, но не уверена, что комендант не пришлет за мной
машину. - Она сунула в чемодан металлический несессер и закрыла крышку.

- Когда? - поинтересовался я, сдерживая нарастающее волнение.

- Вот этого не скажу. В десять у него начнется совещание. Он разрешил
мне не приходить, но предупредил, чтобы я на всякий случай не отлучалась из
дома.

"Этого только не хватало", - подумал я.

- А вы не решитесь наплевать на коменданта и совещание?

- Если и решусь, то вы этого не одобрите. Не правда ли?

Возразить было нечего. Почва уходила из-под ног. Я понимал, что
настаивать неразумно. Мое упорство может навлечь подозрение.

Гизела будто глядела в мою душу.

- И почему такая срочность? Почему именно сегодня?

- Да нет, не обязательно, - вынужден был ответить я.

- Ну и прекрасно. У нас еще будет время.

Я не видел другого выхода, как остаться здесь и подвергнуть себя той же
опасности, которая угрожала Гизеле. Я сел, вынул сигарету, закурил.
Волноваться незачем. Не поможет.

Гизела закрыла окно, опустила маскировочные шторы и включила свет. На
ней была та одежда, в которой она обычно ходила на службу. И прическа была
та же - и все шло ей и нравилось мне.

Я пододвинул к себе лежавший на столе иллюстрированный прошлогодний
журнал и, пытаясь успокоить себя, сказал:

- Вы правы, времени впереди много. Успеем. Лучше расскажите что-нибудь.

Гизела выключила "Филипс" и села напротив.

- Что же рассказать?

- Все равно, - ответил я, листая журнал. - О себе расскажите. Или о
ком-нибудь близком. Как-то вы сказали, что с вашим отцом расправились. За
что?

В глазах Гизелы мелькнула грусть.

- За чересчур разговорчивый характер.

- То есть?

- Он считал, что в свободе слова нуждается не тот, кто стоит у власти и
кто поддерживает ее, а тот, кто не согласен с нею. Этого было достаточно,
это его погубило.

Мы помолчали. Я перевернул страницу журнала, и на меня глянул со снимка
бывший командующий 6-й армией в группе "Юг" генерал-полковник Рейхенау.

- Он убит на фронте? - умышленно спросил я, зная, что смерть этого
видного немецкого генерала окутана тайной.

Гизела покачала головой:

- Он тоже жертва.

- Почему тоже?

- Я не так выразилась. Ведь мы говорили об отце. С Рейхенау
расправились как с неугодным.

- Вот как... я не слышал.

- Мне рассказал муж. Фюрер предлагал Рейхенау пост главнокомандующего.
Рейхенау отказался. Потом Гиммлер потребовал от Рейхенау, чтобы тот допустил
во все свои штабы эсэсовцев и слил армейские разведорганы со службой
безопасности. Рейхенау ответил, что, пока он командующий, этого не случится.
В январе минувшего года в штаб-квартиру в Полтаве явились три эсэсовца с
личным поручением рейхсфюрера СС Гиммлера. О чем они говорили с Рейхенау, я
не знаю, но через полчаса после их ухода его нашли мертвым.

- А вы не боитесь рассказывать мне такие вещи? - спросил я.

Гизела закинула голову и звонко рассмеялась:

- У вас, мне думается, больше оснований опасаться меня.

- Вот уж нет, - возразил я.

- А почему вы заговорили об этом?

Я пожал плечами.

- Вы странный сегодня, - заметила Гизела.

Да, я был странный. Я сам это чувствовал, но ничего поделать с собой не
мог.

- А вас не тянет в Германию? - спросил я, Вновь принимаясь за журнал.

- Нет, - твердо ответила Гизела. - Там нехорошо, а вдове особенно. Я не
хочу иметь кинд фюр фюрер. Оставьте вы журнал! Поднимите глаза. Почему вы
такой сегодня? Знаете что, подарите мне свое фото.

- У меня нет.

- Закажите!

- Хорошо. А зачем вам?

- Я хочу видеть вас ежедневно.

- Надоем.

- А я попробую...

Я решительно отодвинул журнал и спросил:

- У вас не осталось ни капельки вина от прошлого раза?

- Хочется выпить?

- Да. Сегодня такой суматошный день. Глоточек бы...

- Надеетесь, что поможет? Глоток, я думаю, найдется.

Она встала, пошла к шкафу, и в это время за стенами дома раздались
завывающие крики сирены. Произошло то, чего и следовало ожидать.

Гизела остановилась, обернулась, вслушалась. Лицо ее сразу побледнело.

- Неужели?

Я пожал плечами, взглянул на часы.

Завываниям сирены вторили тоненькие, писклявые, всхлипывающие гудки
паровозов.

Волна страха окатила меня. Но я боялся не за себя. Рядом была Гизела. Я
встал, подошел к ней:

- Вы боитесь?

Она сказала, что да. Она уже понюхала бомбежки там, в Германии.

- Но с вами я не буду бояться, - добавила она.

- А быть может, это так... ложная тревога, - сказал я.

Ответом был глухой, все время нараставший рокот. В природе его
ошибиться было очень трудно...

- Нет, не ложная, - поправился я, и в эту секунду дружно и яростно
залаяли зенитки.

Рокот мотора перестал быть слышен, но через короткие мгновения грохнули
один за другим такие сильные взрывы, что дом вздрогнул и закачался. Свет
погас. Гизела крикнула:

- Сюда! Ко мне! В угол! Тут глухая стена.

Я в темноте добрался до нее.

Бомбы сыпались одна за другой. Вибрировали оконные стекла, звенела
посуда в шкафу, потрескивали стены и пол, коробились двери и окна. Внутри у
меня что-то вздрагивало. Дико было смириться с мыслью, что в любую минуту
Гизела и я можем погибнуть.

Я взял себя в руки Стал вслушиваться в раскаты взрывов. Они раздавались
в разных концах города. Наши самолеты подавляли огонь зениток.

- Идемте на воздух, - предложил я Гизеле и взял ее за руку. - Я, честно
скажу, не люблю, когда в такое время у меня что-то над головой.

Когда мы вышли на крыльцо, над нашими головами со страшным свистом
прогремел самолет. Кругом сыпались и стучали по крышам осколки зенитных
снарядов, но нас защищал от них небольшой навес. Город был освещен, как
днем. Над ним висело с полдюжины пылающих подвесных "люстр". В их зловеще
ярком и мертвом свете поразительно четко вырисовывались самые мельчайшие
детали: вырезанный узором молодой листок клена; перекосившаяся труба на
соседнем доме; окно в подвале напротив, заложенное каким-то тряпьем; дыры от
сучков в воротах; густая трава по обочине; трещины в плитах, покрывающих
тротуар. В другое время эти мелочи вели себя тихо, мирно, а сейчас били в
глаза, кричали, требовали, чтобы их запомнили.

Зенитный огонь заметно спадал, а бомбовые удары сотрясали землю все
чаще и чаще. И вот, кажется, земля встала на дыбы. Мои барабанные перепонки
выгнулись. Ухнул какой-то сложный, комбинированный взрыв вулканической силы.
Стекла вылетели из окон. Вслед за этим последовало еще шесть взрывов, но уже
не таких сильных. Я понял, что кирпичный завод накрыт.

Я и Гизела прижались к дверям, теснее придвинулись друг к другу.
Раздался последний взрыв, и стало так тихо, что я услышал биение
собственного сердца. Я приблизил к глазам часы: налет длился всего двадцать
две минуты. Над вокзалом полыхали огромное зарево. Последняя "люстра" роняла
на землю огненные слезы. Она догорала, и свет ее был уже не так ярок. В
бескрайнем небе, под самыми звездами, глухо рокотали моторы.

- Идите домой, - мягко, но настойчиво сказала Гизела.

- Вы не боитесь одна?

- У меня есть свечи, а окна закрою наглухо.

Я осторожно, очень осторожно привлек ее к себе. От нее веяло прохладой
и свежестью. Я нашел своими губами ее открытые упругие губы и нежно, очень
нежно поцеловал.

Гизела легонько отстранилась, вздохнула и сказала:

- Теперь иди... Обо мне могут вспомнить, могут приехать.

Я почувствовал себя необыкновенно легким. Лишь перед самым домом я
сообразил, что ведь Гизела впервые за наше знакомство назвала меня на "ты".

24. Беда