АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ |
|
|
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ |
|
|
|
- Бывает, - равнодушно произнес Плещей и сплюнул с непроницаемым видом,
словно ничего не заметил здесь. - Иногда полезно бывает задний мост
охладить. Только крика не надо. Лишнее!
Не подняв головы, Михеев по-бычьи протиснулся к выходу между Плещеем и
Акимовым, вышел из закутка и заплетающейся походкой двинулся к машинам в
сопровождении Сенечки Легостаева, который, ухмыляясь, спрашивал его:
- Чего бараном орал, гудок?
- Ну? - хмуро сказал Плещей и подтолкнул Константина к выходу. - На
линию давай. Все должно быть как у молодого в субботу! Идеально. Ни одной
придирки в смену! Ясно? Все как надо. И Акимов не понял, и я не понял.
Ясно? У нас слух плохой... А Сенечка умом не допер.
- Понял, Федор Иванович, - негромко ответил Константин. - Спасибо. Я
все понял.
- Давай, давай на линию!
Вечером, бреясь в ванной, Константин долго разглядывал свое лицо,
темное, смуглое, похудевшее, казалось, обожженное чем-то; глаза смотрели
устало и ожидающе - незнакомо. Прежде, бреясь и любя эти минуты, он
насвистывал и подмигивал себе в зеркало, чувствовал тогда, как молодеет
кожа на пять лет. Теперь бритье не так ощутимо молодило его - подчеркнуто
открывало чуть тронутые сединой виски, - и мысль о том, что Ася видела это
его новое лицо, была неприятна Константину.
Потом, ожидая Асю, он приготовил стол к ужину и задумчиво, со знанием
дела, как будто всю жизнь занимался этим, заваривал чай. Теплый пар,
подымаясь, коснулся его выбритого подбородка, защекотал веки. И он опять
представлял свое лицо темным, усталым, каким видел его в зеркале, и лег на
диван, поставил пепельницу на стул.
Тишина стояла в квартире теплой неподвижной водой, и звуки расходились
в ней, как легкие круги по воде: приглушенные заборами далекие гудки
машин, изредка позванивание застывших луж под чьими-то шагами во дворе. И
было странно: то, что произошло с ним в последние дни, и то, что
происходило в мире, бесследно тающей зыбью растворялось в этой тишине, и
он почувствовал, что смертельно, до тоскливого онемения устал, что его
охватывает равнодушие ко всему, это бездумное расслабление мысли и тела.
Он поморщился, услышав затрещавший телефон.
От неожиданного звонка закололо в висках. Но он не хотел вставать, не в
силах разрушить это состояние бездумного и отрешенного покоя; затем с
насилием над собой снял трубку - могла звонить Ася.
- Да...
Трубка молчала.
- Да, - повторил Константин. - Да, черт возьми!
- Мне Константина Владимировича...
- Я слушаю. Слушаю! Кто это?
- Добрый вечер, Константин Владимирович, - откуда-то издалека
зашелестел в мембране мужской голос, и Константин переспросил раздраженно:
- Да с кем я говорю? Ничего не слышно!
- Слушайте меня внимательно и не перебивайте. И не задавайте никаких
вопросов. Я звоню вам для того, чтобы дать только один совет. Я понимаю,
что Илья Матвеевич трус и деревянный дурак, но и вы поступаете не более
умно, простите за прямоту. Мой вам совет: выбросьте немецкую игрушку куда
угодно, чтобы у вас ее не было. Если вы еще не выбросили. И если вам
нравится дышать свежим воздухом. Надеюсь, этого телефонного звонка не было
и вы ни с кем не разговаривали. Не говорите об этом и жене. Это все!
Константин вытер обильно выступивший, как после болезни, пот на висках,
пошарил сигареты на стуле и, когда закурил, вобрал в себя дым, обморочно
закружилась голова.
"Ловушка? Это ловушка? Но зачем, зачем? Соловьев... У него был Михеев?
Озлобился и пошел? Что ж - вот оно, злое добро? А как? Как иначе?.. Это
был голос Соловьева? Он говорил! Его голос. Неужели он симпатизирует мне?
После того разговора? Соловьев? Зачем? Что ему? Для чего?"
Константин с туманной головой начал ходить по комнате, не понимая и не
зная, что нужно делать теперь, лишь чувствуя, что его удушливо опутало,
как сетями, что он не может решиться сейчас на что-то, ничему не веря уже.
"Неужели? Не может быть!.. И это - правда? - подумал он. - Все равно!
Все равно!.."
15
- Да, умер...
- Чего сказываешь, гражданин? В платке я, не слышу.
- Умер, говорю, Сталин. Не приходя в сознание.
- Го-осподи! А я слышу - музыка... Из Воронежа ведь я, у сродственников
остановилась... Утром встала, брательник на работу собирается. "Плохо", -
говорит. А я-то говорю: "Разве врачи упустят?" Упустили!..
- Мамаша, не мешайте! Если идете - идите! Со всеми... А вы - под
ногами!
- Бегут, что ли, впереди?
- Да нет. Стоят. Милиция порядок наводит.
- Когда диктор сообщал, голос так и дрожал. Говорить не мог...
- Как вам не стыдно, товарищ? Со стороны пристраиваетесь! Колонна
оттуда идет! Во-он, оглянитесь!
- Это что же, родимые, его смотреть?
- ...Да, не приходил в сознание...
- Сто-ой!.. По трое бы построились! Товарищи, товарищи!
- Оживятся они сейчас... Рады!
- Как же мы теперь без него? Как же мы жить-то будем?
- Кто оживится?
- Да всякая международная сволочь. Как раз тот момент, когда они могут
начать войну...
- Американцы соболезнование не прислали.
- Куда же смотрела медицина? Лучшие профессора!
- К сожалению, он был не молод. Здесь, видите ли, и медицина бессильна.
Как врач говорю.
- Кто после Аллилуевой был его женой?
- Да кто-нибудь был...
- Что-о? За такие слова - знаете? В такой день - что говорите?
- Я ничего не сказал, товарищ...
- Что было бы с нами, если бы не он тогда...
- Впереди есть милиция?
- Когда война началась, выступал. Волновался. Боржом наливал. По радио
слышно было, как булькало...
- Иди рядом со мной. Не отставай!
- Верочка, не плачь! Не надо, милая. Слезами сейчас не поможешь. Я
прошу тебя.
- Гражданин, это ваш сын? Смотрите, у него снялась галошка! Промочит
ноги.
- Я на всех стройках... И в первую пятилетку, и потом...
- Социализм вытащил...
- Когда брата в тридцать седьмом арестовали, он Сталину письмо написал.
- Ну? Что вы шепотом?.. А он...
- Не передали ему, видать, секретари.
- Девочка, где твоя мама? Ты одна? Слушайте, чей это ребенок? Чей
ребенок?
- Дедушка Сталин умер, да? Я пойду смотреть. А мамы нет дома.
- Господи! Иди сейчас же домой! Ты потеряешься! Что же это происходит?
- Те улицы оцепили. И проходные дворы. Народу-то...
- От Курского вокзала...
- Неужели Манеж перекрыли? Через Трубную?
- Слово у него было твердое. Много не говорил.
- В праздники на Мавзолее стоит, рукой машет... А последнего Первого
мая его не было...
- Как это не было? Я сам видел.
- Да, проститься.
- Я с сорок первого... Ничего, дойду на костыльке. Всю войну на ногах.
- Что там? Опять побежали?
- Вы ничего не видите? Почему остановились?
- Почему остановились?..
- Какие-то машины, говорят, впереди. Зачем машины?
- Девочка! Ты не ушла? Где мама, я спрашиваю? Это ваша?
- Нет, опять пошли...
- Вся Москва тронулась.
- Где? Где? Ему плохо, наверно. На тротуар сел. В годах. Товарищи,
помогите кто-нибудь Устал, видимо...
- Пошли, пошли! Ровней, товарищи, ровней!
Толпа текла, колыхалась, густо и черно заполняя улицу, с хлюпанием
месила растаявший сырой пласт гололеда на асфальте; по толпе дул
промозглый мартовский ветер, от него не защищали спины, поднятые
воротники; ветер проникал в середину шагающих людей, выжимая слезы; и
зябли лица, отгибались края шляп, полы пальто, отлетали за плечи концы
головных платков. Люди не согревались от ходьбы; от обдутой одежды несло
холодом - низкое, пасмурное, тяжелое небо неслось над крышами, вливало
резкий воздух туч в провалы кишевших народом улиц. С щелканьем выстрелов
полоскались очерненные крепом флаги на балконах, над подворотнями; из
репродукторов из Колонного зала приглушенно лились над толпами, над
головами людей траурные мелодии, сгибая спины этим непрерывным оповещением
смерти, непоправимостью уже случившегося.
- Музыка-то, музыка зачем? - закашлявшись, сказал кто-то сбоку от
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 [ 85 ] 86 87 88
|
|