произнес ее имя невнятно, я повторил со всей возможной отчетливостью:
улыбнувшись. - Такой стюардессы у нас на борту нет.
немедленно появился мужчина с золотыми нашивками, опоясывающими обшлага
кителя.
- В вашем-то возрасте, дедуля, да еще с таким уродством! Как не стыдно вам
делать приличным девушкам такие предложения! Вы там у себя в Индии всех
наших европейских женщин шлюхами считаете.
что она промокает платочком уголки глаз.
вас, что я безоговорочно беру назад все свои требования.
вы признали свою неправоту, не будем больше говорить об этом.
приветливый вид; удаляясь вместе по проходу, оба весело хихикали, и у меня
создалось впечатление, что они смеются надо мной. Не в силах найти
случившемуся разумного объяснения, я вновь провалился в глубокий сон - на
сей раз без сновидений. Эдувихис Рефухио я больше никогда не видел. Я
вообразил, что она - некий фантом воздушных пространств, привлеченный моими
желаниями. Несомненно, подобные гурии во множестве парят здесь над облаками.
И с легкостью проникают сквозь оболочку аэропланов.
местность, язык, люди и обычаи отдалились от меня из-за того лишь, что я сел
в этот воздушный лайнер; а для большинства из нас это четыре якоря души.
Если добавить сюда воздействие, частью отложенное, ужасов последних дней,
будет, может быть, понятно, почему я чувствовал себя так, словно корни моего
"я" выворочены из земли, как у деревьев, выброшенных из Авраамова атриума.
Новый мир, в который я собирался вступить, послал мне загадочное
предостережение, дал предупредительный выстрел. Я должен был помнить, что не
знаю и не понимаю ровно ничего. Меня окружали тайна и одиночество. Но, по
крайней мере, передо мной лежал некий путь; за это можно было уцепиться.
Направление было мне задано, и, продвигаясь вперед со всей отпущенной мне
энергией, я мог надеяться постичь со временем эту ирреальную чужеродность,
чьи шифры были пока что мне недоступны.
что расстался, наконец, с этим странным экипажем. Во время полета на юг на
самолете гораздо меньших размеров я держался очень замкнуто, прижимал к себе
Джавахарлала и на все предложения еды и вина отвечал кратким отрицательным
движением головы. К моменту посадки в Андалусии воспоминание о
трансконтинентальном перелете сильно поблекло. Я больше не мог вызвать в
памяти внешность и голоса троих служащих, которые, как я теперь был уверен,
решили подшутить надо мной, избрав меня из всех пассажиров, без сомнения,
потому, что я летел впервые в жизни, - в этом я, кажется, признался Эдувихис
Рефухио; да, конечно, теперь уже мне определенно помнилось, что я ей это
сказал. Похоже, путешествия по воздуху не столь живительны, как заявляла мне
Эдувихис; тем, кто приговорил себя к томительно-долгим часам измененного,
небесного времени, необходимо иногда внести в свою жизнь элемент развлечения
и эротического возбуждения, и они добиваются этого, разыгрывая таких
простачков, как я. Что ж, пускай! Они преподали мне урок: надо крепко стоять
на земле и осторожно относиться, помня о моей телесной дряхлости, к любым
предложениям сексуальных услуг в порядке благотворительности.
охватил сильный зной - не тяжелый и влажный "гнилой жар" моего родного
города, а сухой, подхлестывающий зной, гораздо более подходящий для моих
измученных астмой легких. Я увидел цветущие деревья мимозы и холмы в пятнах
оливковых рощ. Между тем ощущение диковинности окружающего не проходило.
Словно я приехал не весь, не целиком или, возможно, приземлился в неверном
месте - почти там, где нужно, но все-таки не там. Я чувствовал
головокружение, чувствовал себя глухим, старым. Издали доносился собачий
лай. У меня болела голова. В своем долгополом кожаном пальто я обильно
потел. Зря я не выпил воды в самолете.
очередь.
обязательно надо посмотреть.
каком-то другом? Вы приехали в гости к родственникам?
ее в чужой стране. Необычно. Скорее всего у вас будет мало времени на
достопримечательности.
Непременно! Вы просто обязаны. Вам понятно?
прочь, обильно сплевывая. Второй назвал сумму совершенно запредельную. Я
оказался в краю, где названия вещей и мотивы человеческих поступков были мне
неизвестны. Вселенная была абсурдна. Я не мог сказать ни "собака", ни
"где?", ни "я - человек". К тому же моя голова взбухла, как тесто.
такси и влезая в кабину с Джавахарлалом под мышкой. Таксист раздвинул рот в
широкой золотозубой улыбке. Тем из зубов, что не были золотыми, была придана
устрашающая треугольная форма. Однако вел он себя достаточно дружелюбно. Он
показал на себя:
машину. - О'кей, друг. Погнали.
изъясняться, - ломаный жаргон из отвратительных американских фильмов.
Сьерра-Морены, отделяющей Андалусию от Ла-Манчи. Когда мы поднимались на эти
возвышенности, я видел множество собак, то и дело перебегавших дорогу. Потом
я узнал, что здесь зачастую селились на время иностранцы с семьями и
домашними животными, а потом, непостоянные, как перекати-поле, снимались с
места и уезжали, бросая собак на произвол судьбы. Местность кишела
голодными, сбитыми с толку андалусскими псами. Услышав об этом, я принялся
показывать на них Джавахарлалу.
в город Авельянеду, знаменитый своей трехсотлетней ареной для боя быков, и
шофер Бивар прибавил газу.
размеров, чем Авельянеда, но достаточно крупный, чтобы в нем имелось
внушительных размеров школьное здание с надписью над дверью: "Lectura
-locura". Я попросил шофера перевести, и после некоторых размышлений он
подобрал слова.
подозрительным взглядом, когда мы тряслись по булыжной мостовой Эрасмо. На
площади под раскидистым деревом шел какой-то горячий митинг. Повсюду
виднелись плакаты с лозунгами. Я переписал некоторые из них. Я думал, что
это политические воззвания, но на поверку все оказалось куда необычней. "Все
люди неизбежно безумны, так что не быть безумцем означает только страдать
другим видом безумия"*, - гласил один из плакатов. Другой заявлял: "Все в
жизни столь многообразно, столь противоречиво, столь смутно, что мы не можем
быть уверены ни в какой истине". И третий, более сжатый: "Все возможно".
Можно было подумать, что философы из близлежащего университета решили
собраться в селении со столь звучным названием для того, чтобы поделиться
суждениями, в числе прочего, о радикальных, скептических взглядах Блеза
Паскаля, о высказываниях автора "Похвалы глупости" Эразма Роттердамского и о
воззрениях Марсилио Фичино. Ярость и пыл философов были столь велики, что
вокруг них собралась толпа. Жителям Эрасмо нравилось участвовать в жарких
дебатах, принимая ту или другую сторону. - Да, только мироздание значимо! -
Нет, не только! - Да, корова была в поле, когда никто ее не видел! - Нет,
кто-то мог запросто оставить ворота открытыми! - Итак, личность едина, и
человек отвечает за свои поступки! - Все наоборот: мы такие противоречивые
конгломераты, что при ближайшем рассмотрении само понятие личности
утрачивает всякий смысл! -Бог существует! - Бог умер! - Мы можем и, более
того, обязаны говорить с убежденностью о вечности вечных истин, об
абсолютности абсолютов! - Господи, какой бред - в относительном смысле,
конечно! - И в вопросе о том, какую сторону, левую или правую, должен
выбирать джентльмен, когда он надевает трусы, все ведущие авторитеты
склоняются к левому варианту. - Это просто смешно! Хорошо известно, что для
истинного философа годится только правая сторона. - Тупой конец яйца! -
Чушь, дорогой мой! Острый, и только острый! - "Вверх", говорят вам. - Но