архиепископа со всеми его заманчивыми обещаниями, чтобы вернуться в замок
Лейва, если б было устранено препятствие, заставившее меня удалиться
оттуда. Заметив волновавшие меня чувства, дон Фернандо умилился и обнял
меня, заявив при этом, что вся его семья всегда будет принимать участие в
моей судьбе.
фавора в нашем дворце произошла большая тревога: архиепископа хватил удар.
Ему так быстро оказали помощь и дали такие превосходные лекарства, что
через несколько дней здоровье его совсем наладилось. Но мозг испытал
тяжелое потрясение. Я заметил это по первой же составленной им проповеди.
Правда, разница между ней и прежними его поучениями была не так
чувствительна, чтоб по этому можно было заключить об упадке его
ораторского таланта. Я подождал второй проповеди, чтоб знать, чего
держаться. Увы, она оказалась решающей! Добрый прелат то повторялся, то
хватал слишком высоко, то спускался слишком низко. Это была многословная
речь, риторика выдохшегося богослова, чистая капуцинада (*117).
тоже платили жалованье за критику, - говорили друг другу шепотом:
исполнить свою обязанность. Вы видите, что монсиньор сильно сдает; ваш
долг предупредить его не только потому, что вы являетесь поверенным его
мыслей, но также из опасения, как бы кто-либо из его друзей не оказался
более откровенен и не опередил вас. Вы знаете, что тогда произойдет: вас
вычеркнут из завещания, в котором вам отписано наследство получше, чем
библиотека лиценциата Седильо".
характера. Предупреждение, о котором шла речь, было делом весьма
щепетильным. Мне думалось, что автор, упоенный своими произведениями, был
способен принять его далеко не благосклонно. Однако я отбросил эту мысль,
считая невозможным, чтоб монсиньор обиделся на меня за то, на чем сам так
упорно настаивал. Присовокупите к этому, что я рассчитывал использовать
при нашем разговоре всю свою ловкость и заставить его проглотить пилюлю
самым ласковым образом. Наконец, считая, что для меня опаснее хранить
молчание, нежели его нарушить, я решил объясниться с архиепископом.
оратор вывел меня из затруднения, спросив, что думают о нем миряне и
довольны ли они его последней проповедью. Я отвечал, что все восхищаются
по-прежнему, но что, как мне показалось, последняя речь произвела на
аудиторию несколько меньшее впечатление.
какой-нибудь Аристарх? (*118)
критиковать такие творения, как ваши? Не существует человека, который не
был бы ими очарован. Но, поскольку вы приказали мне быть искренним и
откровенным, я беру на себя смелость сказать, что ваше последнее поучение
кажется мне несколько менее сильным, чем предыдущие. Вероятно, вы и сами
это находите?
ответом. - Я нахожу ее великолепной, хотя и несколько слабее ваших
остальных произведений.
Не так ли? Говорите напрямик: мне пора на покой?
я, - если б ваше высокопреосвященство мне этого не приказали. Я только
повинуюсь вашему распоряжению и почтительнейше умоляю не гневаться на меня
за мою вольность.
господь, чтоб я стал упрекать вас. Это было бы с моей стороны крайне
несправедливо. Я вовсе не нахожу дурным то, что вы высказали мне свое
мнение. Но самое ваше мнение нахожу дурным. Я здорово обманулся насчет
вашего неразвитого ума.
поправить дело. Но разве мыслимо утихомирить рассвирепевшего автора, и к
тому же автора, привыкшего к славословию.
слишком молоды, чтоб отличать хорошее от худого. Знайте, что я никогда не
сочинял лучшей проповеди, чем та, которая имела несчастье заслужить вашу
хулу. Мой разум, слава всевышнему, ничуть еще не утратил своей прежней
силы. Отныне я буду осмотрительнее в выборе наперсников; мне нужны для
советов более способные люди, чем вы. Ступайте, - добавил он, выталкивая
меня за плечи из кабинета, - ступайте к моему казначею, пусть он отсчитает
вам сто дукатов, и да хранит вас господь с этими деньгами. Прощайте,
господин Жиль Блас; желаю вам всяких благ и вдобавок немножко больше
вкуса.
архиепископа, и не столько огорчился потерей его милостей, сколько
сердился на него. Некоторое время я даже колебался, брать ли мне или не
брать сто дукатов; но, поразмыслив как следует, не стал валять дурака. Я
решил, что эти деньги не лишают меня права выставить прелата в смешном
свете, и мысленно дал клятву не пропускать такого случая всякий раз, как
при мне зайдет речь об его проповедях.
слова о том, что произошло между мной и его господином. Затем я разыскал
Мелькиора де ла Ронда, чтоб проститься с ним навеки. Он слишком любил
меня, чтоб не посочувствовать моему несчастью. Лицо его омрачилось
печалью, в то время как я описывал ему свою неудачу. Несмотря на почтение,
которым он был обязан архиепископу, старый слуга не смог удержаться, чтоб
не высказать ему порицания, но когда я в сердцах поклялся отомстить
прелату и сделать его посмешищем всего города, то мудрый Мелькиор сказал
мне:
звания должны почитать вельмож даже тогда, когда имеют основания на них
жаловаться. Я готов согласиться, что среди знатных господ существует
немало пошляков, вовсе недостойных того, чтоб их уважали; но они могут
повредить, и их надо бояться.
воспользоваться, после чего он сказал мне:
Наварро. Он состоит тафельдекером при сеньоре Балтасаре де Суньига (*119)
и, смею сказать, достоин вашей дружбы. Он прямодушен, энергичен,
предупредителен и услужлив; мне хотелось бы, чтоб вы с ним познакомились.
прибуду в Мадрид, куда я твердо собирался отправиться. Затем я вышел из
архиепископского дворца с намерением никогда туда не возвращаться. Будь у
меня лошадь, я немедленно покинул бы Толедо, но я продал ее в эпоху своего
фавора, полагая, что она мне больше не понадобится. Я нанял поэтому
меблированную комнату, решив побыть еще месяц в Гренаде, а затем
отправиться к графу Полану.
соседству какой-либо харчевни. Она отвечала, что в двух шагах от ее дома
находится отличный трактир, в котором прекрасно кормят и куда ходят много
приличных господ. Попросив указать мне его, я вскоре туда отправился и
вошел в большую залу, походившую на монастырскую трапезную. Человек десять
- двенадцать сидели за довольно длинным столом, покрытым грязной
скатертью, и беседовали, поглощая свои скромные порции. Мне подали такой
же обед, который во всякое другое время заставил бы меня пожалеть о
прелатской кухне. Но я был так зол на архиепископа, что убогие кушанья
моего трактира казались мне предпочтительнее роскошного стола, которым я у
него пользовался. Я порицал обилие блюд и, рассуждая, как подобает
вальядолидскому доктору, говорил себе:
непрестанно опасаться собственной жадности, дабы не перегрузить желудка!
Как мало бы человек ни ел, он всегда ест достаточно".
основательно пренебрегал.
умеренности, в залу вошел лиценциат Луис Гарсиас, получивший габийский
приход тем способом, о котором я уже говорил. Завидя меня, он подошел
поздороваться с самым обязательным видом или, точнее, с экспансивностью
человека, испытывающего безмерную радость. Он сжал меня в своих объятиях,
и мне пришлось выдержать длиннейший поток любезностей по поводу услуги,
которую я ему оказал. Эти бесконечные доказательства благодарности даже
утомили меня. Подсев ко мне, он сказал:
я вас встретил, то нельзя нам расстаться, не совершив возлияний. Но так
как в этой харчевне нет хорошего вина, то я отведу вас в одно место, где
угощу бутылочкой самого сухого лусенского и бесподобным фонкаральским
мускатом. Мы должны кутнуть; пожалуйста, не откажите мне в этом
удовольствии. О, почему не дано мне, хотя бы только на несколько дней
приютить вас в своем приходском доме в Габии! Вас приняли бы там, как
Мережковский Дмитрий
Маркелов Олег
Корнев Павел
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Распопов Дмитрий