Чтение 85–й страницы книги ~Флаги на башнях~

глянул в глаза Захарову и вдруг заплакал. Отвернулся в угол, достал
носовой платок и долго молча приводил себя в порядок. Захаров отвернулся к
окну, уважая мужество этого мальчика. Неожиданно Воленко вышел, сверкнув в
дверях последний раз некрашенной деревянной коробкой.

Его никто не провожал. Он шел по дороге один. Только, когда он пдходил
к лесу, за ним стремглав полетел Ваня Гальченко. Он нагнал Воленко уже в
просеке и закричал:

- Воленко! Воленко!

Воленко остановился, оглянулся недовольно:

- Ну?

- Слушай, Воленко, слушай! Ты не обижайся. Только вот что: дай нам твой
адрес, только настоящий адрес!

- Кому это нужно?

- Нам, понимаешь, нужно, нам, четвертой бригаде, всей четвертой
бригаде. И еще Чернявину, и еще другим.

- Зачем?

- Очень нужно! Дай адрес. Дай! Вот увидишь!

Воленко внимательно посмотрел в глаза Вани и слабо улыбнулся:

- Ну хорошо.

Он полез в карман, чтобы найти, на чем написать адрес. но Ваня
закричал:

- Вот, все готово! Пиши!

У Вани в руках бумажка и карандаш.

Через минуту Воленко пошел через просеку к трамваю, а Ваня быстро
побежал в колонию. В парке его поджидала вся четвертая бригада.

- Ну что? Дал?

- Дал. Только он не в Самару поехал. Не в Самару. Он в Полтаву
поехал... В Полтаву, и все!

14. МЕЩАНСТВО

Вестибюль - это не просто преддверие главных помещений колонии. В
вестибюле было очень просторно, нарядно, и украшали его цветы, и украшал
его часовой в парадном костюме. В вестибюле стояли мягкие диванчики, и на
них хорошо было посидеть, подождать приятеля. Для этого лучше места не
было, так как в вестибюле пересекались все пути колонистов. Через него шли
дороги к Захарову, в совет бригадиров, в комсомольское бюро, в столовую, в
клубные комнаты и театр. И раньше, чем попасть туда, каждый хоть на минуту
задерживался в вестибюле, чтобы поговорить со встречным, а поговорить
всегда было о чем. В таком случайном порядке однажды утром собрались в
вестибюле Торский, Зырянский и Соломон Давидович. Последним пршел шофер
Петро Воробьев и сказал:

- Здравствуйте.

Зырянский кивнул в ответ, но слова произнес, не имеющие никакого
отношения к приветствию:

- Слушай, Петро, я с тобой уже разговаривал, а ты, кажется, наплевал на
мои слова.

В этот момент вбежал в вестибюль бригадир девятой Похожай. Похожай
страшный охотник до всяких веселых историй, и поэтому его заинтересовали
слова Зырянского:

- Это кто наплевал на твои слова? Петька? Это интересно!

- Он наплевал, как будто я ему шутки говорил. Чего ты пристал к
девочке?

Воробьев начал оправдываться.

- Да как же я пристал?

- Ты здесь шофер и знай свою машину. Рулем крути сколко хочешь, а
голову девчатам крутить - это не твоя квалификация. А то я тебя скоро
на солнышке развешу.

Соломон Давидович с мудростью, вполне естественной в его возрасте,
попытался урезонить Зырянского:

- Послушайте, товарищи! Вы же должны понимать, что они влюблены.

- Кто влюблен? - заорал Зырянский.

- Да они: Воробьев и товарищ Ванда. А почему им не влюбиться, если у
них хорошее сердце и взаимная симпатия?

- Как это "влюблены"? Как это "сердце"! Вот еще новости! Я тоже
влюблюсь, и каждому захочется! Ванде нужно школу кончать, а тут этот принц
на нее глаза пялит! Эти соображения Зырянского были так убедительны, что
Витя Торский вышел наконец из своего нейтралитета:

- Действительно, Петро, ты допрыгаешься до общего собрания.

Перед лицом этой угрозы Воробьев даже побледнел немного, но не сдался:

- Странные у вас, товарищи, какие-то правила: Ванда взрослый человек и
комсомолка тоже. Что же, по-вашему, она не имеет права?..

Все, что говорил и мог говорить Воробьев, вызывало у Алеши Зырянского
самое искреннее возмущение:

- Как это - взрослый человек! Она колонистка! Права еще придумал!

Торский более спокойно пояснил влюбленному:

- Выходи из колонии и влюбляйся сколько хочешь. А так мы колонию
взорвем в два счета.

Зырянский смотрел на Воробьева, как волк на ягненка в басне.

- Вас много найдется охотников с правами!

Соломон Давидович слушал, слушал и тоже возмутился:

- Но если бедная девушка полюбила, так это нужно понять!

Зырянский и Соломону Давидовичу обьяснил:

- Они только этого и ждут, до чего вредный народ...

- Кто это?

- Да влюбленные! Они только и ждут того, чтобы их поняли. Это вредный
народ! Тут у нас завод строится, план какой трудный, с Воленко, смотрите,
что получилось, а им что? Они себе целуются по закоулкам. Целуешься,
Воробьев? Говори правду!

- Да честное слово...

- Целуются, им наплевать. И до чего нахальство доходит, еще в глаза
смотрят, мы их должны понимать! Жалеть! Ах, они влюбились!

Соломон Давидович рассмеялся:

- И они правы, к вашему сведению. Это же довольно трудная операция -
если человек влюбится.

Воробьев грустно опустил голову. Зырянский еще раз сказал:

- Так и знай, будете стоять на середине: ты и Ванда.

И убежал вверх по лестнице.

Похожай добродушно положил руку на плечо вюбленного:

- Ты, Петр, с ними все равно не сговоришься. Это, понимаешь, ты, не
люди, а удавы. Ты лучше умыкни!

- Как это?

- А вот, как раньше делалось: умыкни! Раньше, это, значит, поведут
лошадей к задним воротам, красавица, это, выйдет, а такой вот Петя,
который втрескался, в охапку ее и удирать.

- А дальше что? - спросил Торский.

- А дальше... мы его нагоним, морду набьем, Ванду отнимем. Это очень
веселое дело!

Соломон Давидович проект Похожая выслушал с улыбкой:

- Зачем ему на лошадях умыкивать? Это совсем старая мода. У него же
машина. И на чем вы его догоните? Другой же машины нету. И они вполне в
состоянии прямо в загс! И покажут вам на общем собрании справку, вы еще
салютовать будете как миленькие. В это время прибыли в вестибюль новые
персонажи, и Соломон Давидович произнес более прозаические слова:

- Однако глупости побоку. Едем, товарищ Воробьев, а то плакали наши
наряды.

Продолжение этого разговора произошло через неделю. Был выходной день.
Вся колония культпоходом ходила на "Гибель эскадры"@71. Возвратились к
позднему обеду, часов в пять вечера. Колонистам очень понравилась пьеса, а
кроме того, вообще было приятно промаршировать через город со знаменем, с
оркестром, в белых костюмах. И Захаров возвратился повеселевшим, и Надежда
Васильевна смеялась и шутила, как девочка, - в общем, вышел прекрасный
выходной день. Когда разошелся строй, все колонисты побежали по спальням
переодеваться, умываться, готовиться к обеду. А в вестибюле скучал
одинокий дневальный Новак Кирилл, который очень любил театр и которому
из-за дневальства пришлось остаться без культпохода. В этот самый момент в
открытые двери заглянул Петр Воробьев, испугался строгого вида дневального
и грустно отвернулся к цветникам. Только через две минуты из вестибюля
вылетел, уже в трусиках, Ваня Гальченко.

- Ваня, голубчик, иди сюда, - позвал Воробьев.

Ваня остановился:

- А тебе чего? Наверное, Ванду позвать?

- Ванюша, дорогой, позови Ванду!

- А покатаешь?

- Ну а как же, Ваня!

- Есть, позвать Ванду!

- Да чего ты кричишь?

- Товарищ Воробьев, все равно все знают. Я позову, позову, не бойся!

Ваня полетел вверх по лестнице, а Петр Воробьев остался рассматривать
цветники. Ванда выбежала в белом платье, румяная, красивая, все как
полагается. Воробьев зашептал трагическим голосом:

- Ванда, знаешь что?

Оказалось, впрочем, что несмотря на свою красоту, Ванда тоже страдает:

- У меня в голове такое делается! Ничего не знаю! Уже все хлопцы
догадываются. Прямо не знаю, куда и прятаться.

Воробьев сложил руки вместе и приложил их к груди:

- Ванда, едем сейчас ко мне!

- Как это так?

- Прямо ко мне домой!