Чтение 85–й страницы книги ~Жанна д`Арк~

боль, или у обреченного, которому пронзили сердце; медленно, усталой
поступью она удалялась от нас, закрыв лицо руками и горько рыдая.

Глава XXI

У нас нет оснований утверждать, что в Руане, кроме кардинала
Винчестерского, были еще люди, посвященные в тайну той скрытой игры, которую
вел Кошон. Теперь вы можете себе представить, как велико было изумление
многотысячной толпы горожан на площади и церковников на обоих помостах: все
буквально остолбенели, увидев, что Жанна д'Арк, жива и невредима, вырвалась
из когтей и ускользает после столь сложных приготовлений и такого
томительного ожидания.

Долгое время никто не шевельнулся и не мог вымолвить ни слова: столь
невероятным казался факт, что великолепное Сооружение из дров осталось
незанятым, а его добыча ушла. Наконец гнев прорвался: послышались яростные
крики, проклятия, обвинения в предательстве, полетели даже камни, и один
увесистый голыш, брошенный чьей-то меткой рукой, чуть не убил кардинала
Винчестерского - просвистел у него над ухом. Но того, кто его запустил, вряд
ли можно упрекнуть за промах, - человек был раздражен, а когда человек
раздражен, он никогда не попадает в цель.

Толпа на площади бушевала. Церковники на помостах ссорились между
собой. Капеллан кардинала разошелся настолько, что, позабыв всякие приличия,
напал на его преосвященство епископа города Бовэ и, потрясай кулаком перед
его носом, воскликнул:

- Клянусь богом, ты изменник!

- Лжешь! - возразил епископ. Это он-то изменник?

И с ним, пожалуй, можно согласиться. Во всяком случае, англичанин не
имел права обвинять его в измене, ибо из всех французов, предавших родину,
Кошон был самым последовательным слугой своих господ.

Граф Варвик также потерял самообладание. Он был доблестным воином, но
когда требовалась сообразительность, когда в дело замешивались интриги,
происки и плутовство, - тут он не был догадливее других. В простоте душевной
он искренне негодовал и клялся, что с королем Англии обошлись вероломно и
что Жанну д'Арк преднамеренно уберегли от костра. Но ему ласково шепнули на
ухо:

- Не волнуйтесь, милорд, скоро она опять будет в наших руках.

По всей вероятности, новость уже успела распространиться, ибо хорошие
вести столь же крылаты, как и дурные. Так или иначе, шум утихал, да и само
огромное море народа постепенно убывало, растекалось мелкими ручейками, и,
наконец, к полудню этого черного четверга площадь опустела.

Мы, двое юношей, были счастливы, безгранично счастливы, счастливы как
никогда; и мы не скрывали своей радости. Жанна была спасена! Мы это знали, и
этого было достаточно. Франция узнает об этом ужасном дне -и тогда!.. О,
тогда ее доблестные сыны, тысяча за тысячей, колонна за колонной явятся
сюда, и гнев их будет, как гнев океана, разбуженного штормовым ветром; волна
за волной они обрушатся на этот обреченный город, - и Жанна д'Арк снова
поднимется на гребне народной волны, поднимется - и возглавит новый поход!
Через шесть-семь дней, через неделю не больше - благородная Франция,
благодарная Франция, негодующая Франция загремит у руанских ворот. Будем же
считать часы, минуты, секунды! О день счастья и упоительного восторга! Как
бьется и поет сердце в груди!

Мы были молоды тогда, мы были очень молоды...

Вы думаете, изнуренной пленнице дали возможность отдохнуть и выспаться
после того, как она, израсходовав жалкий остаток своих сил, добралась,
наконец, до своей темницы?

Нет, да и могла ли она отдыхать, когда по ее следам гналась эта черная
собачья свора? Кошон и несколько других его приспешников тотчас же явились к
ней в знакомый им каземат. Они нашли ее в состоянии близком к обмороку,
неподвижно сидящей в углу. Они напомнили ей, что она отреклась и дала
определенные обещания, в том числе - обещание переодеться в женскую одежду,
и что, если она опять впадет в ересь и вернется на путь заблуждений, церковь
отвернется от нее навсегда. Она терпеливо их слушала, но смысла слов не
улавливала. Как больной, принявший слишком большую дозу снотворного, она
жаждала лишь одного: забыться, заснуть, освободиться от своих назойливых
мучителей и остаться в одиночестве, и она механически делала все, что
требовал от нее Кошон, почти не имея представления о том, что она делает и
чем это все может кончиться. Она без возражений надела платье, принесенное
ей Кошоном и его прихвостнями, и, лишь надев его, постепенно начала
приходить в себя и смутно догадываться, что с нею произошло.

Кошон удалился счастливый и удовлетворенный: наконец-то Жанна облеклась
в женскую одежду; кроме того, ей по всей форме было сделано предупреждение
об ответственности за малейшее нарушение взятых ею обязательств. Он был
непосредственным очевидцем этих фактов. Чего же еще желать лучшего?

А что если нарушений не будет?

В таком случае ее надо заставить, создать для этого условия.

Разве Кошон не намекнул английской страже, что отныне, если охрана
сочтет необходимым применить к ней самый жесткий, самый суровый режим, она
может действовать, не опасаясь последствий: официальные власти будут
смотреть на все сквозь пальцы? Конечно, намекнул и весьма прозрачно
намекнул. Меры были приняты, и с этого дня жизнь Жанны в тюрьме стала
невыносимой. Не спрашивайте меня о подробностях - я не в силах об этом
рассказывать.

Глава XXII

Пятница и суббота были для нас с Ноэлем счастливыми днями. Мы
погрузились в мечтания. Нашему взору представлялась Франция восставшая,
Франция на коне, Франция в походе, Франция у ворот Руана. Ура!.. Руан
обращен в пепелище, и Жанна освобождена. Наше воображение пылало, сердца
наполнялись гордостью, в сладком восторге кружилась голова. Ах, юность,
юность!.. Но об этом я, кажется, уже говорил.

Мы, конечно, ничего не знали о том, что происходило в тюремной башне в
четверг после полудня. Мы полагали, если Жанна отреклась от всего и снова
принята в лоно всепрощающей церкви, то теперь с ней должны обращаться хорошо
и ее пребывание в тюрьме будет, по меньшей мере, сносным. Довольные и
спокойные за будущее, мы строили всевозможные планы и горячо обсуждали свое
участие в предстоящей борьбе за освобождение нашей дорогой узницы в эти
радостные два дня, счастливейшие из всех памятных дней моей жизни.

Наступило воскресное утро. Я проснулся рано, наслаждаясь теплой,
солнечной погодой и размышляя. Размышляя, как всегда, об освобождении Жанны
- о чем же еще? Это была моя единственная мысль, единственная цель, и я уже
предвкушал счастливый исход.

Вдруг откуда-то издали, вероятно с улицы, раздались голоса; вскоре они
приблизились, и я отчетливо услышал:

- Жанна д'Арк снова твердит свое! Пора покончить с колдуньей!

Я оцепенел, кровь застыла в моих жилах. Хотя это случилось более
шестидесяти лет тому назад, эти слова до сих пор звенят у меня в ушах, как и
в то давно прошедшее светлое майское утро. Как странно устроен человек:
воспоминания о том, что переполнило нас счастьем, исчезают бесследно, но как
упорно держатся наши горькие воспоминания!..

Вскоре и другие голоса подхватили этот крик - десять, двадцать, сто,
тысяча голосов; казалось, весь мир наполнился жестоким злорадством. Шум
нарастал: топот и шлепанье бегущих, веселые приветствия, громкий смех,
трескотня барабанов, гул и грохот духового оркестра, оскверняющего
неуместной музыкой святость воскресного дня.

Около полудня Маншону и мне было приказано явиться к Жанне в тюрьму -
приказано самим Кошоном. К этому времени подозрения среди англичан и их
солдат вспыхнули с новой силой, и весь Руан был в крайнем раздражении. Мы
могли видеть достаточно примеров этому из своих окон, мимо которых, потрясая
кулаками, сновали взад и вперед разъяренные толпы людей с искаженными злобой
лицами.

Вскоре мы узнали, что и в самой крепости обстановка была угрожающей;
там у ворот собралась огромная толпа горожан, считавших, что версия о новых
преступлениях Жанны - не что иное, как новая ложь, очередной подвох этой
свиньи - Кошона. В толпе было немало полупьяных английских солдат, которые
уже не ограничивались руганью и криками, а дали волю рукам. Они схватили
нескольких ретивых святых отцов, пытавшихся проникнуть в замок; едва-едва
удалось вырвать их и спасти от неминуемой расправы.

Маншон, услышав об этом, отказался идти. Он заявил, что не сделает ни
шагу без личной охраны от графа Варвика. На следующее утро Варвик прислал
десяток солдат, и мы отправились. За истекшие сутки волнения не только не
улеглись, но еще больше усилились. Правда, солдаты защищали нас от телесных
увечий, но когда мы пробирались сквозь толпу у стен крепости, нас буквально
смешивали с грязью, оскорбляя всячески. Я терпеливо все выносил, а в душе,
не без тайного удовольствия, говорил себе: "Ничего, ребята, через три-четыре
дня ваши длинные языки начнут болтать иначе. Интересно будет послушать, как
это получится".

По моему мнению, это были люди обреченные. Сколько из них уцелеет после
того, как свершится предстоящее освобождение? Ведь их горстка - палачу
работы на полчаса, не больше.

Но, как оказалось, слухи не были лишены оснований. Жанна нарушила
взятое на себя обязательство. Она сидела в своей камере в цепях, одетая
по-прежнему в мужское платье.

Она никого не винила, не жаловалась, не упрекала. Не в ее обычае было
обвинять слугу за то, что он выполнил приказ своего хозяина; теперь ум ее
прояснился, и она ясно сознавала, что преимущество, которое они возымели над