прежних желаний и понимание своего места в жизни. Приходит
самоограничение, осторожность в действиях, предвидение последствий, и ты -
мудр. Это не есть счастье в твоем поэтическом понимании, вовсе нет. Люди
излечиваются от тревоги и гнева песней и танцами, ничего не зная о
сущности их. Не следует много рассуждать о знании богов и людей, ибо
молчание есть истинный язык мудрости. Открытые сердца это хорошо понимают.
Тем более не мудро говорить истины людям, предпочитающим чудеса и
достижения кратчайшими путями, которых нет, а есть лишь постепенное
восхождение. Но вот что я скажу тебе определенно, как величайшую мудрость:
преклонение для того, на кого оно направлено, самая быстрейшая порча.
о низкопоклонстве перед царями, военачальниками, в чьих руках находятся
людские судьбы, надолго или на мгновение - все равно.
миллионов людей, самых разных, правдивых и лгунов, благородных и рабских
душ, храбрых и трусов. Поистине надо обладать божественной силой, чтобы не
сломиться и не предать собственные мечты.
не видят люди предателей своей собственной души? Ведь такие изменники не
имеют уже правдивости. На человека этого нельзя положиться ни в чем. Он
будет идти от дурного к худшему, и зло внутри будет возрастать. Кто
бесчестен даже в самых малых вещах, скоро вообще потеряет всякое
достоинство. Много говорили о моей честности. Я действительно стараюсь
неизменно быть таким, никогда не разглашая тайн и не допытываясь о том,
чего мне не хотят сказать. Великое преступление возникает из цепи малых
ошибок и проступков, а великое достоинство, равное богам, родится из
бесчисленных действий сдержанности и обуздания самого себя.
тем более великих людей положись на время и народ. Мало делать правильные
поступки, надо еще распознать время, в которое надлежит их сделать. Мы не
можем сесть в лодку, которая уже проплыла мимо, или в ту, которая еще не
пришла. Знать, как действовать, - половина дела, другая половина - знать
время, когда совершать действие. Для всех дел в мире есть надлежащее
время, но чаще всего люди упускают его.
заставляешь меня судить о том, кто занимает тебя больше всего в мире. Иди
спать!
взялись выбить из сердца Эхефила его безумную любовь к ней. Черная жрица
не выразила ни радости, ни огорчения. Таис поставила себя на ее место. Она
была бы чуть опечалена утратой хотя и нелюбимого, и все же яркого и
преданного поклонника. Но Эрис думала только о Нагини - повелительнице
змей. Ее невозмутимую душу всколыхнул страшный обряд с такой громадной и
ядовитой змеей, о которых она даже не слыхала. Таис тоже была потрясена не
меньше. Стоило ей закрыть глаза перед сном, как образно, резко, будто
чередой бронзовых изваяний, вставала перед ней молодая индианка и
колоссальный змей в смертельном танце...
горячий западный ветер. Таис плохо спала в знойную ночь. Ветер из
Сирийской пустыни с раздражающим однообразием шумел и свистел сквозь
бесчисленные проемы и оконца в потолках храма, неся с собой расслабление
тела и угнетение души. Он дул и на следующие сутки, не усиливаясь и не
стихая. На афинянку напала меланхолия. Стало казаться бесцельным ее
существование: память об ушедших, глубоко запрятанная любовь, долгое
ожидание Птолемея, роль хозяйки большого дома и хранительницы общих
богатств, по существу, доли награбленных войной сокровищ. Она могла
умножить сокровища - зачем? Она могла... много чего она могла, и всегда
перед ней вставал вопрос: зачем? Устала ли она от своего всегдашнего
азарта, с каким бралась за любое дело, от вспышек сильных чувств? Может
быть, она незаметно постарела и больше не может загораться, как прежде,
скакать сломя голову, сдерживать слезы восхищения при встрече с
прекрасным, слушать затаив дыхание рассказы и песни?
подушках, положив головы на скрещенные руки и безмолвно уставясь на
расписанную синей краской стену.
"выколачивания любви", как грубовато сказал учитель.
перестало существовать для Таис. Потеряло значение многое с ним связанное
из прошлого, настоящего и будущего. Все это в равной степени спокойно, без
горя и азарта, чаяния радости, режущих воспоминаний и сожаления о
несбывшемся смешалось в уравновешенном сердце Таис...
рядышком и с большим аппетитом уничтожавшими лепешки со сливками.
Приглядываясь к ним, ваятель не заметил никаких перемен, кроме западинок
на щеках и воистину олимпийского спокойствия обеих.
сторону Лисиппа.
раскосых Лилит.
своего ученика, Лисипп.
Кстати, они хотят купить клеофрадовскую Анадиомену. Дают двойной вес
золота. Оно теперь стало дороже серебра. За статер, прежде стоивший две
драхмы, дают четырехдрахмовую сову. Многие торговцы Эллады разоряются.
нее.
Вспомни, какое огромное количество людей ждет его в Вавилоне. А кроме
людей, горы бумаг, прошений, отчетов со всей громадной его империи. Если
прибавится еще Индия...
учителя Поликлета. Всему миру известно, что за него было заплачено сто
талантов в прежние времена, когда деньги были дороже. Анадиомена настолько
прекрасна, что, включая стоимость серебра, за нее дадут не меньше чем
тридцать талантов.
удивленная Таис.
статуи и барельефы до десяти тысяч.
Клеофрадом, и работу хорошую, но обычную? - возразил ваятель. - Так
подождем все же с Анадиоменой?
удивился отсутствию всяких признаков волнения, какое вызывало прежде
упоминание об Александре.
встряхнула его. Спустя несколько минут в келью явился он сам и остановился
на пороге. Таис пригласила его сесть и осведомилась о здоровье его
младшего собрата.
с нею, - кивок в сторону Эрис.
хотелось бы испытать себя еще в одном.
менаду! - закричал Лисипп так громко, что жрец укоризненно выглянул на
него.
спросил индиец.
Лисиппу.
ей.
сил необходимо перед выполнением задач жизни, ибо жизнь - искусство, а не
хитрость, для открытых глаз и сердец. Возможно, она погибнет. Значит,
таково начертание Кармы - прервать ее жизнь в этом возрасте. Если не
погибнет, испытание умножит ее силы. Да будет так!
бороду, как если бы это была борода жреца.