требовали, да и вообще рисковать ему хотелось еще менее, чем Захарии.
очень-то!
жидкое, расползшееся брюхо. - Прикинь-ко, кому я скажу? Ну, степенному.
знаешь! И етого тоже не сможет. Лука? Тимофей Остафьич? Самсонов? Да ни в
жисть! Суди сам, Захар Григорьич! Ну, мы с тобой решим, а неревляна? Короб с
Казимером? Яков осторожен, ему пожить охота еще! Савелкову и намекнуть
опасно. Селезневы, Михайловы, Тучин, Окинф Толстой? А коли до Марфы дойдет?!
Ну, славляне еще... Да и то! Своеземцев, Глухов не примут, и спрашивать
неча. За своих-то ответишь? Ну, Кузьма твой, а Яков Федоров? И то скажу:
Совет уговорим, Феофила - ну, тот сам готов! А вече? А житьи? Им чего? Им на
Низ ездить - разоритьце! Съедят нас оне и костей не оставят! С архиепископом
решить надоть... Через него. Да коли посылать о государстве, тайно чтоб! И я
тебе тут не помощник. Слепитце - хорошо, нет - отвечивай сам уж! Пусть-ка
Московский князь великий, коли так умен, сам и уговаривает мужиков!
шею ("Вот увяз!").
тут прогадать - и нам с тобою дорого станет! Теперь пошлешь кого?
от веча чтоб!
Яковом Коробом надоть сговорить. Меня никому не поминай только!
сидел у себя, словно уже помирать собрался. Захарий напрасно объезжал бояр:
кто отнекивался, кто спирал на вече. После бесполезного разговора с Яковом
Овин выругался про себя. Все ведь, и Короб, и Казимер, и Самсонов, и этот
Филат Скупой, Порочка, - он с удовольствием произнес обидное прозвище, - все
ведь великому князю кланялись и на верность грамоту подписывали! А поди
собери их нынче! Решать должен архиепископ, зачем выбирали?
воеводу из дому. Им пришлось дожидаться. Захария ворчал. Феофил, которого он
привычно помнил робковатым и недалеким, нынче стал уж очень величаться.
заискивающих тихих голосах было почтение неложное. Подивился Захария.
Снетогорском монастыре, прикупает земли, въедается в дела двинские, но чтобы
так обломать своих софьян, - об Ионе и не вспомнит небось! - это Овину было
внове. То-то Марфа теперича не заглядывает сюда, заказали путь!
подумал он с надеждой.
как когда-то. Хозяйственный и настырный глава Софийского дома был достаточно
охлажден в своей любви к Ивану Третьему кровопусканием, устроенным владычной
казне последним приездом великого князя. Разговоры о землях, которые якобы
собирается отбирать князь Иван, доходили и до него.
Феофилу отнюдь не хотелось. Он сухо принял великих бояр - как-никак
косвенных виновников притязаний Московского государя на владычные доходы!
Строгий, почти величественный в ореоле страха и подобострастия, которыми
окружил себя за протекшие годы. Неприязненно выслушал Овина с Никифоровым и
отмолвил им, что без Совета господ, духовной властью мирского дела такого
значения он решить не может.
несколько человек господ бояр и даже владыка, но все молчали, и ни один из
них не хотел брать на себя порушить вековой порядок вольного города. За
этими, уже сломленными, но хитрыми, себе на уме, людьми стояла традиция, что
была сильнее их самих, коснуться которой они не могли, и одна мысль о
возможности такого святотатства внушала им ужас. Даже архиепископ отступал
перед древними законами республики.
человек, а трава. Как ни верти, посылать посольство Ивану Третьему
приходилось отай, что и советовал с самого начала Феофилат Захарьин. И все
сошлось на том, кого послать с вечевым дьяком Захаром? Онфимов казался
подозрителен - еще предаст! Овин, мысленно перекрестясь, обратился к
Назарию. Все сошлось на нем.
***
ряды тех, от кого зависит решать судьбы народные, - как капля воды в окияне.
На нем не остановит взгляда строгий летописец, для коего он незаметен в
толпе, хотя чело его и отмечено огненною красою. У него могут быть мысли,
несхожие с мыслями большинства, и даже целый мир в голове, у него свои
понятия о человечестве и задачах власти в стране, но сделать он не может
ничего. Ветер гонит волны, разбивая о берег, и отдельные капли, неразличимые
в толще воды, умирая, пятнают влажною кровью древние камни, не в силах
задержаться, ни сойти с пути, ни даже свернуть немного в сторону, и тем хоть
на миг продлить свое безразличие, незаметное существование.
уж мало, до тридцати обеж, не меньше, чем московские служилые дворяне.
рассказал Богдан Есипов), а получив отказ, затаил злобу на соперника,
Василия Максимова, ладившего отдать невесту Назария, в конце концов ушедшую
в монастырь, за своего сына. И все же Назар был каплей. Он, хоть и являлся
подвойским, не знал всех извивов и хитрых ходов новгородской боярской
политики, не знал, чего на деле хотят Овин, Феофилат, Короб, Казимер,
Борецкая, не знал даже, что многие из них знают уже то, что под великою
клятвою поведал ему Захария Григорьевич Овин, знают и отреклись, свалив на
него, Назария, исполнение наказа государева, не понимал, что он -
искупительная жертва, приносимая великими боярами в сложной многолетней
борьбе с великим князем Иваном за земли и власть в Новгороде. Его ослепила
собственная мечта, возможность встречи и разговора с тем, выше кого, кроме
Бога, не было на Руси, ослепила возможность деяния.
выслушивающего десятки мнений и замыслов, а дай волю - принужденного
выслушивать тысячи мнений, тратя на то все свои дни и ночи, властителя, для
коего встреча с каким-то Назарием ровно ничего не значила, меж тем как для
Назария в этой предполагаемой встрече заключилась и выразилась разом вся его
жизнь, как в капле, изъятой из окияна и повисшей над бездною, отражается на
миг и солнце, и звезды, и окрестные дали - весь божий мир, как будто бы
заключенный внутри нее.
сказать Ивану Третьему свою мечту, свою тоску и великую мысль о единстве
всего языка русского, с единою главою и властью, подчиненного единым, равным
для всех и справедливым законам. И тогда пусть о нем не узнает никто! Пусть
даже его проклянет весь Новгород! Зато тогда, быть может, повернется судьба
земли русской, и людей судить будут за заслуги перед Землею и языком своим
по тому единому, что сделал каждый для народа, страны, государства
Русского?!
Дениса, Назар чувствовал, что здесь его никто не поймет, а и поймет как
понял его Тучин, - тотчас выставит возражение, неопровержимое с точки зрения
своих, новгородских интересов. Но ежели его поймет тот, в чьих руках воля и
судьба страны, Иван Третий Васильевич, поймет и поверит ему и станет
руководствоваться этой единою мыслию в делах государства русского что тогда
новгородские вольности, которыми играет Василий Максимов и подобные ему,
перед сим ослепительным видением!
Новгород, отчину, давшую ему так много и не давшую еще больше, не давшую
досыти главного - совершить деяния его жадной душе и смелому уму,
искушенному в науках и книжной мудрости, а такожде знание языков иноземных,
повидавшему земли заморские и лишь в одном неискушенному - в понимании
тайных замыслов и склада душевного сильных мира сего.
вместе, - скучного человека, сломленного всем нестроением последних лет,
постоянной грызней с городищанами, всевластием наместника, который хотел
лишь одного: порядка и любого единовластия, при коем он, Захар, мог бы
существовать дальше. Вечевой дьяк Захарий не заглядывал вперед и не пытался
судить сильных мира. А поскольку все его взгляды были образованы согласно
ступеням знатности и богатства, то и авторитет Захарии Григорьевича Овина,
совпавший с авторитетом и устремлениями великого князя, был для него
достаточной причиной, чтобы исполнить сказанное, не очень задумываясь, худо
это или хорошо.
уже готовая скатиться вольность новгородская должна была пасть в руки
московского самодержца Ивана Васильевича Третьего. Посольство ни от кого,
долженствующее быть посольством от самого богатого русского города, города,
современного золотому Киеву, старейшего Москвы, Владимира и почти всех
прочих городов растущего Московского государства.
Посняков Андрей
Лукьяненко Сергей
Никитин Юрий
Жюль Верн
Соломатина Татьяна
Лукин Евгений