Задыхаясь в дыму и крича от жару, потому что загорелась и каморка, она
вс¬-таки изо всех сил старалась просунуть сквозь выбитое в раме стекло
дряхлыми руками свою перину. Лембке бросился к ней на помощь. Все видели,
как он подбежал к окну, ухватился за угол перины и изо всех сил стал
дергать ее из окна. Как на грех с крыши слетела в этот самый момент
выломанная доска и ударила в несчастного; она не убила его, задев лишь на
лету концом по шее, но поприще Андрея Антоновича кончилось, по крайней мере
у нас; удар сбил его с ног, и он упал без памяти.
Наступил наконец угрюмый, мрачный рассвет. Пожар уменьшился; после ветра
настала вдруг тишина, а потом пошел мелкий медленный дождь, как сквозь
сито. Я уже был в другой части Заречья, далеко от того места, где упал
Лембке, и тут в толпе услышал очень странные разговоры. Обнаружился один
странный факт: совсем на краю квартала, на пустыре, за огородами, не менее
как в пятидесяти шагах от других строений, стоял один, только что
отстроенный небольшой деревянный дом и этот-то уединенный дом загорелся
чуть не прежде всех, при самом начале пожара. Если б и сгорел, то за
расстоянием не мог бы передать огня ни одному из городских строений, и
обратно, - если бы сгорело вс¬ Заречье, то один этот дом мог бы уцелеть,
даже при каком бы то ни было ветре. Выходило, что он запылал отдельно и
самостоятельно и стало быть не спроста. Но главное состояло в том, что
сгореть он не успел, и внутри его, к рассвету, обнаружены были удивительные
дела. Хозяин этого нового дома, мещанин, живший в ближайшей слободке,
только что увидел пожар в своем новом доме, бросился к нему и успел его
отстоять, раскидав с помощью соседей зажженные дрова, сложенные у боковой
стены. Но в доме жили жильцы - известный в городе капитан с сестрицей и при
них пожилая работница, и вот эти-то жильцы, капитан, сестра его и
работница, все трое были в эту ночь зарезаны и очевидно ограблены. (Вот
сюда-то и отлучился полицеймейстер с пожара, когда Лембке спасал перину.) К
утру известие распространилось, и огромная масса всякого люда и даже
погоревшие из Заречья хлынули на пустырь к новому дому. Трудно было и
пройти, до того столпились. Мне тотчас рассказали, что капитана нашли с
перерезанным горлом, на лавке, одетого, и что зарезали его вероятно
мертвецки пьяного, так что он и не услышал, а крови из него вышло "как из
быка"; что сестра его Марья Тимофеевна вся "истыкана" ножем, а лежала на
полу в дверях, так что верно билась и боролась с убийцей уже наяву. У
служанки, тоже верно проснувшейся, пробита была совсем голова. По рассказам
хозяина, капитан еще накануне утром заходил к нему нетрезвый, похвалялся и
показывал много денег, рублей до двухсот. Старый истрепанный зеленый
капитанский бумажник найден на полу пустой; но сундук Марьи Тимофеевны не
тронут, и риза серебряная на образе тоже не тронута; из капитанского платья
тоже вс¬ оказалось цело. Видно было, что вор торопился и человек был
капитанские дела знавший, приходил за одними деньгами и знал, где они
лежат. Если бы не прибежал в ту же минуту хозяин, то дрова разгоревшись
наверно бы сожгли дом. "а по обгоревшим трупам трудно было бы правду
узнать".
Так передавалось дело. Прибавлялось и еще сведение: что квартиру эту снял
для капитана и сестры его сам господин Ставрогин, Николай Всеволодович,
сынок генеральши Ставрогиной, сам и нанимать приходил, очень уговаривал,
потому что хозяин отдавать не хотел и дом назначал для кабака, но Николай
Всеволодович за ценой не постояли и за полгода вперед выдали.
- Горели не спроста, - слышалось в толпе. Но большинство молчало. Лица были
мрачны, но раздражения большого, видимого, я не заметил. Кругом однако же
продолжались истории о Николае Всеволодовиче и о том, что убитая - его
жена, что вчера он из первого здешнего дома, у генеральши Дроздовой, сманил
к себе девицу, дочь, "нечестным порядком", и что жаловаться на него будут в
Петербург, а что жена зарезана, то это видно для того, чтоб на Дроздовой
ему жениться. Скворечники были не более как в двух с половиною верстах, и
помню, мне подумалось: не дать ли туда знать? Впрочем я не заметил, чтоб
особенно кто-нибудь поджигал толпу, не хочу грешить, хотя и мелькнули предо
мной две-три рожи из "буфетных", очутившиеся к утру на пожаре и которых я
тотчас узнал. Но особенно припоминаю одного худощавого, высокого парня, из
мещан, испитого, курчавого, точно сажей вымазанного, слесаря, как узнал я
после. Он был не пьян, но, в противоположность мрачно стоявшей толпе, был
как бы вне себя. Он вс¬ обращался к народу, хотя и не помню слов его. Вс¬,
что он говорил связного, было не длиннее как: "Братцы, что ж это? Да неужто
так и будет?" и при этом размахивал руками.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Законченный роман.
I.
Из большой залы в Скворешниках (той самой, в которой состоялось последнее
свидание Варвары Петровны и Степана Трофимовича) пожар был как на ладони.
На рассвете, часу в шестом утра, у крайнего окна справа, стояла Лиза и
пристально глядела на потухавшее зарево. Она была одна в комнате. Платье
было на ней вчерашнее, праздничное, в котором она явилась на чтении -
светло-зеленое, пышное, вс¬ в кружевах, но уже измятое, надетое наскоро и
небрежно. Заметив вдруг неплотно застегнутую грудь, она покраснела,
торопливо оправила платье, схватила с кресел еще вчера брошенный ею при
входе красный платок и накинула на шею. Пышные волосы в разбившихся локонах
выбились из-под платка на правое плечо. Лицо ее было усталое, озабоченное,
но глаза горели из-под нахмуренных бровей. Она вновь подошла к окну и
прислонилась горячим лбом к холодному стеклу. Отворилась дверь, и вошел
Николай Всеволодович.
- Я отправил нарочного верхом, - сказал он, - через десять минут вс¬
узнаем, а пока люди говорят, что сгорела часть Заречья, ближе к набережной,
по правую сторону моста. Загорелось еще в двенадцатом часу; теперь утихает.
Он не подошел к окну, а остановился сзади нее в трех шагах; но она к нему
не повернулась.
- По календарю еще час тому должно светать, а почти как ночь, - проговорила
она с досадой.
- Все врут календари, - заметил было он с любезной усмешкой, но устыдившись
поспешил прибавить: - По календарю жить скучно, Лиза.
И замолчал окончательно, досадуя на новую сказанную пошлость; Лиза криво
улыбнулась.
- Вы в таком грустном настроении, что даже слов со мной не находите. Но
успокойтесь, вы сказали кстати: я всегда живу по календарю, каждый мой шаг
рассчитан по календарю. Вы удивляетесь?
Она быстро повернулась от окна и села в кресла.
- Садитесь и вы пожалуста. Нам недолго быть вместе, и я хочу говорить вс¬,
что мне угодно... Почему бы и вам не говорить вс¬, что вам угодно?
Николай Всеволодович сел рядом с нею и тихо, почти боязливо взял ее за
руку.
- Что значит этот язык, Лиза? Откуда он вдруг? Что значит "нам немного быть
вместе"? Вот уже вторая фраза загадочная в полчаса, как ты проснулась.
- Вы принимаетесь считать мои загадочные фразы? - засмеялась она. - А
помните, я вчера входя мертвецом отрекомендовалась? Вот это вы нашли нужным
забыть. Забыть или не приметить.
- Не помню, Лиза. Зачем мертвецом? Надо жить...
- И замолчали? У вас совсем пропало красноречие. Я прожила мой час на свете
и довольно. Помните вы Христофора Ивановича?
- Нет не помню, - нахмурился он.
- Христофора Ивановича, в Лозанне? Он вам ужасно надоел. Он отворял дверь и
всегда говорил: "Я на минутку", а просидит весь день. Я не хочу походить на
Христофора Ивановича и сидеть весь день.
Болезненное впечатление отразилось в лице его.
- Лиза, мне больно за этот надломанный язык. Эта гримаса вам дорого стоит
самой. К чему она? Для чего?
Глаза его загорелись:
- Лиза, -воскликнул он, - клянусь, я теперь больше люблю тебя, чем вчера,
когда ты вошла ко мне!
- Какое странное признание! Зачем тут вчера и сегодня, и обе мерки?
Лукин Евгений
Афанасьев Роман
Влодавец Леонид
Березин Федор
Мороз Александра
Смоленский Вадим