Чтение 85–й страницы книги ~Твоя заря~

она, когда обе остановились над Лидой,- Недавно заснула, ждала вас... Ну,
как там было?

- После, после,- Тамара, не снимая шубы, стояла, смотрела на дочку, а
минуту спустя, вернувшись в гостиную, так в шубе и опустилась на стул.-
Нет, я все-таки плохая мать. Опять подбросила вам дитя, точно кукушка, а
сама помчалась развлекаться... Грешная мать!

" Вот когда просыпается в тебе материнский ингтинкт",- порадовался в
душе Дударевич и, заметив на диване перед Заболотной раскрытый чемодан,
который она, кажется, укладывала, с обычным ироническим оттенком в голосе
спросил:

- Уже в Союз собираетесь, Софья Ивановна? Не

рано ли?

Для Дударсвича не было неожиданностью, что коллега его должен срочно
отправиться в ответственную служебную командировку, однако ему захотелось
почему-то разыграть сейчас сценку неведения, сделать вид, что для него это
новость.

- Куда и в какую дорогу, вы уже знаете...- с досадой ответила
Заболотная.- И что это дорога отнюдь не домой...

Склонившись над чемоданами, она стала снова перебирать дорожные вещи,
выглаженные рубашки мужа, любимые его галстуки, потертый несессер,
когда-то кем-то ому подаренный, с ним Заболотный никак не мог расстаться,
да еще томик "Кобзаря", который хозяин тоже всегда берет с собой в дорогу.

До Тамары как будто только сейчас дошло, чем занята Заболотная... Она
едва не вскочила.

- Как? Снова в дорогу?!

- Так получается,- глухо отозвалась Софья Ивановна.

- Как это случилось? Почему? - бросила Тамара гневный взгляд на
Дударевича.- Снова вместо кого-то?

- Как всегда,- обиженно сказала Заболотпая,- В последний момент кто-то
там по состоянию здоровья не смог или просто счел за лучшее уклониться,
так кому же лететь? Понятное дело, Заболотному.

Дударевич подошел к телевизору, неохотно включил его,- на экране
появилось именно то, в чем он знает толк:

авторалли! С дикой скоростью, поднимая пыль столбом, безумствует на
каких-то пустырях еще одна автомобильная гонка... Усевшись перед
телевизором, Дударевич сказал Софье Ивановне:

- Связался он с этим ЮНИСЕФом... Я же ему говорил... Международный
детский фонд всех, Соня, не спасет.

Там засуха, там голод, там ураганы, по неким данным, па алмазных копях
и урановых рудниках компании используют детей в качестве рабочих. Самый
дешевый, по сути, рабский труд маленьких черных невольников... А доберись
туда... Верховоды компаний и концернов не любят, когда кто-либо пытается
заглянуть в их дела. Ох, как не любят они посторонних глаз!..

- Но ведь должен же кто-то ча детей заступиться! - оставив чемодан,
удивленно подняла на него глаза Заболотная.

- При желании он мог бы вполне законно избежать этой командировки.

- Не из тех он, кто уклоняется! Это вам хорошо известно.

- Уверяю вас, Софья Ивановна, для него этот полет так же не обязателен,
как, между прочим, и его странное путешествие к Мадонне.

Заболотная выпрямилась, разгневанно прищурилась:

- Именно потому, что этот полет является для него продолжением того
путешествия, он летит.

- Софья Ивановна, как это прикажете понимать?

- А так. Что он решил, то решил. И не будем больше об этом.

- Только пусть не летит над Бермудами,- задумчиво сказала Тамара, не
сводя глаз с фотографии молодых улыбающихся летчиков на стене. Сидела в
шубе параспашку, в небрежной позе, словно пребывала в каком-то
сомнамбулическом состоянии.- Дело в том, что над Бермудами...
останавливается время. Оно там просто исчезает...

XXXII

После африканского приема Заболотныи заехал ко мне в гостиницу. И вот
мы сидим на тридцать пятом этаже этого урбанистического улья в одной из
его тесных, с низким потолком комнатушек, где тебя окружает удобная и
практичная синтетика, где как будто все есть для человека и все же чего-то
самого существенного не хватает. Есть холодильник с различными соками и
беленький телефон на столе, и Библия, и кондишен, нагнетающий необходимый
вашим легким воздух, есть даже окошечко, притом не зашторенное опущенными
жалюзи, потому что с противоположной стороны никто в тебя не выстрелит,
ведь там, за окном, совсем близко темнеет глухая законченная столетней
сажей стена, сквозь которую ни солнце не пробьется, ни ветерок не продует.
Никогда нс увидеть отсюда, как голубеет небо, как занимается утренняя заря
или как по горизонту ложится густо-красный вечерний закат.

- Ты счастливый,- говорит Заболотныи, устраиваясь на диване и доставая
сигареты с неизменными пирамидами и верблюдом, хотя при мне не раз обещал
Соне бросить курить, уверяя, будто полностью осознал, что если откажется
от сигарет, то станет бессмертным.

- Что я счастлив, это, конечно, приятно слышать, но в чем заключается
сие счастье? - спрашиваю друга.

- А в том, что через несколько дней уже будешь дома!

Днипро-ривер под крылом тебе сверкнет, полевой ветерок будет струиться
навстречу, а эта гостиничная клетка с ее неистребимым духом синтетики, она
останется далеко...

Лишь в воспоминаниях, может, всплывет, когда примешься писать мемуары.
Да, брат, сложна эта c est la vie...

Заболотныи заметно возбужден, внутренне взволнован, я давно его не
видел таким. Дымя сигаретой, рассказывает, что только с приема, был в
гостях у некоего диктатора из джунглей. Теперь и эти, разжиревшие у корыта
монополий квислинги, новоиспеченные вельможи научились представлять себя
публике весьма эффектно. Вот и для этого приема выбрана самая
фешенебельная гостиница, где обычно останавливаются мультимиллионеры и
президенты, в зале создана полная иллюзия джунглей с кровавокрасными
зловещими кострами, с исступленным грохотом тамтамов... Вся эта экзотика,
дикарский шик, вульгарноразвязное шныряние полуголых черных красавиц,
непомерно осыпанных бриллиантами, их самоуверенный диктатор в окружении
рептильной туземной знати, чудовищно разбогатевшей на алмазных копях и
урановых рудниках,- не это, оказывается, больше всего потрясло
Заболотного, такими вещами его не удивишь, поразило другое... Ведь прием
проходил - какое странное стечение обстоятельств! - именно в том зале, где
в свое время местная знать чествовала участников бомбардировки Хиросимы,
устроив банкет в честь матери старшего из.офицеров, именем которой - тоже
какой цинизм! - был назван тот апокалиптический бомбардировщик с атомной
бомбой на борту.

- Ты не знал этого? А их не постыдились чествовать тогда, как героев,-
не спеша рассказывает Заболотный,- хотя сами-то охваченные мистическим
ужасом "герои"

с молитвами и проклятьями стремились быстрее убежать от собственного
преступления, от ударной взрывной волны, которая гналась в хиросимском
небе за ними, гналась, словно возмездие самой судьбы... "Боже мой! Что мы
наделали?.." - записал один из тех, кто перед самым вылетом так усердно
слушал в тропической темноте напутственную, бесконечно кощунственную мессу
из уст своего армейского капеллана... "Что мы наделали?" Ему не ясно - что!

Величайшая руина мира возникла в один миг! Ад разверзся под вами
пылающе, даже кабину вашу наполнил отвратительным багровым светом,
возможно, даже похожим на тот, который только что полыхал в зале
дикарского этого приема... Пожалуй, изо всех приемов сегодняшний для меня
самый тяжкий,- Заболотный дышал взволнованно.- Старался забыться,
веселился, как другие, а оно снова накатывается, вновь терзает душу. Да
что же это такое? Почему это совпадение? Почему так быстро забыты жертвы,
живые "огарки" людей, почему как будто бы и нет уже тех пожизненых калек,
которых мы видели в японском атомном лазарете?

- Эти "почему" и "почему",- говорю ему,- можно называть без конца. И в
разных сферах...

- Ты имеешь в виду свои экологические проблемы?

- Их тоже. Хотя они настолько же мои, как и твои.

- Это верно. Планета неделима, каждый из нас за нее в ответе Соня,
скажем, не может уже слышать охотничьего выстрела... Считает дикостью, что
он еще узаконен.

Представляешь: вечер необыкновенный, заря полыхает в полнеба, а на
озерах пальба, канонада...

- А Красная книга? Это ведь книга обвинений... И чем дальше, тем она
больше разрастается...

- Необходимо предпринимать что-то кардинальное, повсеместное,- хмурит
чело Заболотный.- Леса планеты, разве такой они требуют заботы? Реки,
которые раньше называли пречистыми, а теперь... Есть поступки, которые
ныне должны восприниматься как коллективный грех человечества, только так!
И каждый из нас должен взять на себя частицу искупления, каждый должен
проникнуться мыслью, что ты часовой планеты, отвечаешь на ней за всех и за
все, иначе... иначе...

Я подал ему стакан воды. Меня встревожила чрезмерная его бледность, он
тяжело дышал, хватал воздух. Лишь сейчас я заметил, что все в нем клокочет
от внутреннего возбуждения, он крайне напряжен, подумалось, насколько
нервы у моего друга расшатаны, если уж он разрешил себе сбросить свою
постоянную внешнюю сдержанность и свою почти беспечную "о кейность".
Глотнул воды, смущенно взглянул на меня, и с лица его сошла гримаса
страдания, которую он, пожалуй, только в этой серой клетке тридцать пятого
этажа позволил себе не скрывать. Я сказал, что пора бы ему действительно