- сам не зная почему - я внезапно проникся уверенностью, что не в первый
раз очутился в этом кафе: я был здесь много лет тому назад и связан ка-
кими-то воспоминаниями с этими стенами, стульями, столами, с этим чуждым
мне, прокуренным помещением.
нее оно от меня ускользало; словно морская звезда, мелькал его неверный
свет в самых глубинах сознания - не выудить и не схватить. Тщетно впи-
вался я взглядом в каждый предмет обстановки; многое, разумеется, было
мне незнакомо, например, касса с дребезжащим автоматическим счетчиком,
коричневая, под красное дерево, панель вдоль стен - все это появилось,
вероятно, позже. И все-таки, все-таки я был здесь лет двадцать тому на-
зад, а то и больше; здесь незримо присутствовала, притаившись, как
гвоздь, вколоченный в дерево, частица моего собственного, давно изжитого
"я". Напряженно вглядывался я в то, что было вокруг меня, и в то, что
было во мне, но, черт возьми, я не мог уловить этого забытого, потонув-
шего во мне самом воспоминания.
живает несостоятельность и несовершенство наших духовных сил. Однако я
не терял надежды овладеть все же в конце концов этим воспоминанием. Я
знал, что достаточно ничтожной зацепки, ибо память моя обладает странным
свойством, одновременно и хорошим и дурным: она упряма и своенравна и
вместе с тем необычайно надежна. Она увлекает на дно важнейшие события и
лица, прочитанное и пережитое, и ничего не возвращает из этой темной пу-
чины без принуждения, по одному лишь требованию воли. Но стоит мне на-
толкнуться на самый ничтожный намек, на открытку с видом, знакомый по-
черк на конверте или пожелтевшую газету, и тотчас же забытое вынырнет из
сумрачных глубин живо и отчетливо, словно рыба, пойманная на удочку. Я
припоминаю малейшие подробности, вижу рот знакомого мне человека, нех-
ватку зуба с левой стороны, что особенно заметно, когда он смеется, слы-
шу его отрывистый смех - при этом вздрагивают кончики усов и сквозь смех
проступает другое, новое лицо; в ушах моих внятно звучит каждое слово,
произнесенное им много лет назад. Но для того, чтобы с полной ясностью
увидеть и ощутить прошлое, мне необходим внешний толчок, необходима не-
которая, хотя бы ничтожная, помощь из реального мира. Я закрыл глаза,
стараясь сосредоточиться и сделать осязаемой эту неуловимую зацепку,
чтобы ухватиться за нее. Но тщетно! Ничего, решительно ничего не подска-
зывала мне память. Я так рассердился на скверный своевольный аппарат,
заключенный в моей черепной коробке, что готов был колотить себя кулака-
ми по лбу, как встряхивают испорченный автомат, когда он упрямо не выб-
расывает требуемого. Нет, я не мог больше спокойно сидеть на месте; меня
так возмущала эта осечка памяти, что я встал и вышел из-за столика. Но
странно - не успел я сделать и двух шагов, как внезапно какой-то свет,
еще слабый и мерцающий, забрезжил в моем сознании. Справа от кассы,
вспомнилось мне, должен быть вход в помещение без окон, освещаемое лишь
искусственным светом. И в самом деле, так и оказалось. Вот она, эта ком-
ната; правда, обои другие, но в остальном все та же - почти квадратная,
с чуть перекошенными углами. Радостно возбужденный (я уже чувствовал:
сейчас вспомню все), я оглядел помещение: два бильярда томились без де-
ла, словно зеленые, заросшие тиной пруды; по углам торчали ломберные
столы, за одним из них два не то надворных советника, не то профессора
играли в шахматы. А вон там, около железной печки, у самого прохода к
телефонной будке, стоял небольшой четырехугольный стол. И тут меня осе-
нило - точно молния, в один-единственный, блаженно-радостный миг вспых-
нуло воспоминание: боже мой, да ведь это столик Менделя, Якоба Менделя,
Менделя-букиниста, и я через двадцать лет снова очутился в его главной
квартире, в кафе Глюк, на Альзерштрассе. Как я мог забыть его, Якоба
Менделя, как мог так долго, так непростительно долго не вспоминать об
этом удивительном человеке, этой живой легенде, чуде из чудес, прослав-
ленном в университете и в узком кругу почитателей, как мог я предать
забвению этого мага и маклера книжного дела, который изо дня в день не-
сокрушимо сидел здесь с утра до вечера, - символ человеческого знания,
краса и гордость кафе Глюк!
мной возник его подлинный, живой, неповторимый образ. Я вновь увидел его
за этим четырехугольным столом с серовато-грязной мраморной доской, за-
валенной книгами и бумагами. Увидел, как он сидит, упорно и невозмутимо
устремив сквозь очки пристальный, словно завороженный, взор в книгу, си-
дит и читает, что-то бормоча и мурлыча себе под нос, раскачиваясь взад и
вперед туловищем и головой, украшенной тусклой, пятнистой лысиной, -
привычка, приобретенная в хедере, в еврейской начальной школе на Восто-
ке. Здесь, за этим столом, и только за ним, читал он каталоги и книги
так, как учили его читать талмуд, - нараспев и раскачиваясь, словно чер-
ная колыбель. Ибо подобно тому как дитя погружается в сон и уже не ощу-
щает мира, убаюканное плавным, усыпляющим ритмом, так, по мнению благо-
честивых людей, и дух благодаря мерному движению праздного тела легче
погружается в блаженную отрешенность от мира. И в самом деле, Якоб Мен-
дель не видел и не слышал, что бы ни происходило вокруг. Рядом с ним шу-
мели и ссорились игроки на бильярде, сновали взад и вперед маркеры, тре-
щал телефон, мыли полы, топили печку - он ничего не замечал. Однажды из
топки выпал раскаленный уголек; в двух шагах от него уже тлел и дымился
паркет. Тогда кто-то из посетителей, почуяв адскую вонь, вбежал в комна-
ту и предотвратил беду, он же, Якоб Мендель, сидя на расстоянии двух
дюймов от начавшегося пожара и уже окуренный едким дымом, ничего не за-
метил. Ибо он читал так, как другие молятся, как играют азартные игроки,
как пьяные безотчетно глядят в пространство; он читал так трогательно и
самозабвенно, что с тех пор всякое отношение к чтению казалось мне про-
фанацией. В лице Якоба Менделя, этого маленького галицийского букиниста,
я впервые столкнулся с великой тайной безраздельной сосредоточенности,
создающей художника и ученого, истинного мудреца и подлинного безумца, -
с трагедией и счастьем одержимых.
ресовался еще и ныне мало известным последователем Парацельса, врачом и
магнетизером Месмером, но без особого успеха; основные труды, посвящен-
ные его деятельности, оказались недостаточными, а библиотекарь, к кото-
рому я по неопытности обратился, сердито пробормотал, что указывать ли-
тературу надлежит мне, а не ему. Тогда-то мой товарищ в первый раз упо-
мянул имя букиниста. - Я сведу тебя к Менделю, - пообещал он. - Этот че-
ловек все знает и все достанет, он раздобудет тебе редчайшую книгу из
любой антикварной лавчонки в Германии. Это самый толковый человек в Вене
и к тому же большой оригинал, допотопный книжный червь вымирающей поро-
ды.
кинист, в очках, с всклокоченной бородой, весь в черном, раскачиваясь,
точно темный куст на ветру. Мы подошли к нему - он нас не заметил. Он
сидел и читал, раскачиваясь над столом верхней частью туловища, точно
поклонник Будды; за его спиной болталось на крючке поношенное черное
пальтишко, из всех карманов которого торчали журналы и записки. Чтобы
привлечь его внимание, мой приятель громко кашлянул. Но Мендель продол-
жал читать, уткнувшись носом в книгу; он нас упорно не замечал. Наконец,
мой товарищ постучал о мраморную доску стола, громко и сильно, как сту-
чат обычно в дверь; тогда лишь Мендель поднял голову, машинально сдвинул
на лоб громоздкие очки в стальной оправе, из-под взъерошенных пе-
пельно-серых бровей уставилась на нас пара удивительных глаз, - ма-
ленькие, черные, живые глазки, острые и верткие, как змеиное жало. Мой
приятель представил меня, и я изложил свою просьбу, причем - к этой хит-
рости я прибегнул по настоятельному совету приятеля - прежде всего излил
свой гнев на библиотекаря, не пожелавшего мне помочь. Мендель откинулся
на спинку стула и не спеша сплюнул. Потом отрывисто засмеялся и загово-
рил с сильным акцентом: - Не пожелал? Нет, не сумел! Это же паршивец,
это же несчастный старый осел. Я знаю его вот уже двадцать лет. Вы дума-
ете, он чему-нибудь научился? Жалованье класть в карман - только это они
и умеют! Им бы кирпичи таскать, господам ученым, а не над книгами си-
деть.
приветливым жестом пригласил меня к своему испещренному заметками мра-
морному столу, к этому еще неведомому мне алтарю библиофильских открове-
ний. Я коротко изложил свои пожелания: труды современников Месмера о
магнетизме, а также более поздние книги и работы за и против месмеризма;
когда я кончил, Мендель прищурил на мгновенье левый глаз, в точности
так, как стрелок перед выстрелом. Но только на одно-единственное мгнове-
ние; и тотчас же, словно читая незримый каталог, Мендель перечислил
два-три десятка книг, называя издателя, год издания и приблизительную
цену. Я оторопел. Хоть я и был предупрежден, ничего подобного я не ожи-
дал. Мое изумление, видимо, обрадовало его, ибо он продолжал разыгрывать
на клавиатуре своей памяти самые удивительные библиографические вариации
на ту же тему. Не угодно ли мне кое-что узнать и о сомнамбулистах и пер-
вых опытах гипноза, о Гаснере, о заклинании беса, о Христианской науке и
о Блаватской? Снова посыпались имена, названия, сведения; теперь только
я понял, на какое небывалое чудо памяти я наткнулся в лице Якоба Менде-
ля; это был подлинный ходячий универсальный каталог. Потрясенный, смот-
рел я на этот библиографический феномен, втиснутый в невзрачную, даже
неопрятную оболочку галицийского букиниста. С легкостью выпалив около
восьмидесяти названий, он с наигранным равнодушием, но явно довольный
тем, что так хорошо удалось козырнуть, стал протирать очки носовым плат-
ком, который, вероятно, когда-то был белый. Чтобы хоть немного опра-
виться от изумления, я робко спросил, какие из этих книг он берется мне
достать. - Посмотрим, посмотрим, - пробормотал он. - Приходите завтра,
Мендель к тому времени уже кое-что достанет вам; чего нет в одном месте,
найдется в другом; у кого голова на плечах, тому и счастье. - Я вежливо
поблагодарил и от избытка вежливости совершил грубейшую ошибку, предло-
Ильин Андрей
Никитин Юрий
Пехов Алексей
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Самойлова Елена