сделан бестолково. Сергей Петрович смотрит как бы мимо, и как будто даже
без особого интереса. А соратник слишком увеличен при впечатывании, от
этого оказывается немного выше генерального, и злосчастный дипломат
неловко упирается прямо в ягодицу собеседнику. Тут же, в углу, стеклянный
ящик, какие ставят в медицинских кабинетах, с личными вещами звездного
капитана. Потертый вельветовый костюм с заботливо заштопанным рукавом, на
прозрачной полке старая записная книжка и сморщенный, окончательно
потерявший осенний блеск печерский каштан. Да, именно так, все будет так.
Сергей Петрович еще раз остановился на мысленном изображении стеклянного
шкафа. Личные вещи, будто редкие аквариумные рыбы, неподвижно зависли,
слегка шевеля розовыми плавниками. Рыбы - это птицы морей, мелькнула
бесполезная аналогия. Взгляд его скользнул по записной книжке, по
туманному белесому пятну на чешуйчатой поверхности, по обтрепанному, в
лохмотьях, обрезу. Стоп. Он резко хлопнул себя по левой стороне груди.
Суетливо пошарил вокруг сердца - нет! Порылся в карманах. Только табачная
пыль, какая-то мелочь, каштан, и все. Выбежал в коридор, остановился в
нерешительности, потом полез в стенной шкаф, вынул походную сумку,
разбросал пустяковые вещи - безрезультатно. Бросился на кухню, зашевелил
губами, прислушиваясь к своему голосу. Нет, не то. Он закрыл глаза,
пытаясь представить правильную комбинацию... Не получилось. А ведь ему
нужно восстановить семь цифр, да не просто случайно, а в определенной
последовательности. Проклятая дырявая память. Неужели забыл ее там, в
далеких космических пространствах, посреди розовых стен и потолков?
Растяпа, баламут. Схватил телефонную трубку, полагаясь на память пальцев.
Незакрепленные рефлексы рано или поздно рассасываются. Варфоломеев
безвольно опустился на стул, обмяк, сгорбился. Умному человеку не бывает
плохо. Ему есть о чем приятном думать, мечтать, у него много чего за душой
про запас. Умный человек - запасливый человек. Он не жадный, он может все
отдать, потерять, но на самый худой конец что-нибудь да прибережет,
какую-нибудь вещь или мысль. Что ему последняя рубашка, когда у него в
шкафу костюм. Именно, он живет этой последней припрятанной вещью, хотя,
может быть, и не помнит о ней каждую минуту, не вспоминает пока до
последней самой черты. Знает, чем спастись в последнюю секунду. И не дай
бог, если окажется, что за давностью лет его последняя спасительная
зацепочка поистрепалась, истерлась или вообще сошла на нет.
бессознательно, автоматически. Сергей Петрович резко повернулся, взглянул
на подоконник и облегченно вздохнул. Слава богу, слава богу, лихорадочно
прошептал и осторожненько, чтобы не вспугнуть, как будто не веря еще своим
глазам, потянулся за телефонной книжкой. Стертая чешуйчатая поверхность,
обласканная его руками, податливо распахнулась в нужном месте.
отзвенело семизначное число. Как и в прошлый раз, трубку долго не
поднимали. Его это даже немного успокоило, слишком помнил, отчего так
может быть. Наконец ответили.
полчаса.
вам скажу, который теперь час, и вы оставите меня в покое. Половина
четвертого. До свидания.
как-то буднично, обыденно. Так вспоминают старое, давным-давно законченное
дело, скорее трудное, чем приятное, которое отобрало немало сил, и
единственное удовлетворение могло быть связано не с ним самим, а с его
окончанием.
вправду что-нибудь случилось.
деле убил, кажется". Сережа, здоров ли ты? Выпей чего-нибудь и засни. И
что он тебе дался! Никогда бы не поверила, будто ты можешь столько лет
переживать за кого-нибудь, тем более за этого... - на том конце подбирали
подходящие слова, - в общем, черт с ним, не переживай. Поделом ему, то
есть, конечно, жалко, но сколько же он крови выпил сам?
официальным тоном абонента. Попытался вывернуться.
ногами в воде. Было полнолуние, и вода была не вода, а парное молоко. И
крепостная стена. Да, и ты еще сказала: по крепостным стенам движутся
призраки.
заинтересованности. - Может быть.
конце перешептывались, а в конце даже хихикнули. Варфоломеев согнулся, как
будто ему нанесли тяжкое телесное повреждение.
неостроумно шутить, передавать приветы и пожелания, извиняться за раннее
вторжение, предлагать дружить семьями, приглашал в гости, обещал писать,
наконец опомнился, слушал, поддакивал и, сославшись на дела, сердечно
попрощался.
ее под кран, долго мочил теплой водой, осторожно снял наклейку и прилепил
ее на серо-голубой кухонный кафель. Все это он делал слишком нервно, в
спешке, как будто барахтался, а может быть, его просто лихорадило. Да,
наверняка он заболевал, иначе зачем бы здоровому человеку часами
неподвижно сидеть да глядеть в безвкусную, пошлую бутылочную наклейку.
местность благодарно ответила на заботу буйным зеленым многотравьем. На
полях шли многообразные химические процессы, на приусадебных участках уже
выстроились как на парад строгим воинским порядком овощные рода войск -
грядки зеленого лука, моркови, редиски, уже кое-где прореженные
изголодавшимися по витаминам хозяйскими руками. Прошло бестолковое снежное
время, промелькнула короткая лихорадочная весна, наступила пора радости.
Знатный молодой агроном пропадал в полях, молодая хозяйка крутилась между
босоногим потомством и мясо-молочными заготовками, Афанасич пил. Кажется,
все утряслось, притерлось, успокоилось.
инородная фигура. Если бы сейчас увидел ее сын Сергей, или старший
Александр, или даже другой какой-нибудь посторонний, но знавший ее хотя бы
полгода назад человек, ох как бы эти люди ощутили результаты прошедших
месяцев. Она постарела, из пожилой, но крепкой женщины, вечно готовой дать
отпор внешним обстоятельствам, превратилась в старуху. И не столько
дряхлостью внешнего облика, но больше каким-то безразличным, и оттого даже
жестоким выражением глаз. С детства приученная к крестьянскому труду,
любившая наблюдать, как из пыли и грязи появляются на белый свет
безупречного чистого цвета растительные продукты, она не радовалась
буйному расцвету агрономовского хозяйства. Все это было не ее.
просиживала в саду, глядя пустыми глазами сквозь кривые стволы трех зимних
яблонь. О чем она думала? Неизвестно. Некому сказать. Может быть, она
вспоминала далекое довоенное прошлое. Голодное, радостное время, молодого
курчавого гармониста, затяжные парашютные прыжки в далеком небе над
рабочим поселком, куда, гонимая нуждой, она приехала из деревни.
Самолюбивая, своенравная, закрутила голову раскулаченному сынку. Однажды
чуть не довела до самоубийства - чем-то пригрозила, и Афанасич, напившись
впервые до чертиков, пошел класть голову на железнодорожное полотно.
Проспал там до утра - слава богу, поезда редко ходили. Сыграли свадьбу,
зажили. Потом началась война, и хотя Афанасич, прикрытый бронью, на фронт
не ушел, их жизнь начала потихоньку разваливаться. Сначала родилась
мертвая девочка Оля, потом пришли вести от братьев с фронта, потом - потом
запил Афанасич. Отчего конкретно, неизвестно. Может быть, оттого, что
быстро облысел, в двадцать семь лет от бравой курчавой шевелюры осталось
гладкое пустое место. А может, из необоснованной ревности, доходящей
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Афанасьев Роман
Ильин Андрей
Контровский Владимир
Майер Стефани