На дворе было еще светло: стоял июнь. Я не торопясь держал путь домой,
чувствуя удовлетворение собой и товарищами по борьбе. Мы только что подвели
боевые итоги за пять месяцев - с января по май включительно. Пусть мы
сделали не так много, но мы сделали, что могли. Нет, мы не сидели сложа
руки. Подпольщики подожгли состав с бензином на станции. Он сгорел дотла.
Пожар уничтожил депо, мост и стоявший рядом состав с круглым лесом.
Подпольщики подорвали машину с начальником полиции и его прихлебателями;
уничтожили городской радиоузел; сожгли дом с архивными документами;
подорвали восемь автомашин с различным военным грузом; забросали гранатами
типографию; расправились с пятью предателями; выпустили одиннадцать листовок
общим тиражом более тысячи экземпляров. По нашим наводкам был разгромлен
десант, выброшенный между Ельцом и Ливнами; разбомблен склад с авиационными
бомбами; дважды обработан с воздуха аэродром и трижды железнодорожный узел.
Разведывательный пункт абвера, возглавляемый гауптманом Штульдреером,
перебросил на Большую землю и в партизанские районы двадцать семь человек,
считая их верными людьми, но шестнадцать среди них были советские патриоты.
Мы регулярно обеспечивали Большую землю разведывательной информацией,
сообщали о работе железнодорожного узла, восстановлении аэродрома,
интенсивном и очень подозрительном движении частей и техники в направлении
Орла и Курска. Несмотря на потери, подполье росло. За минувшее время в него
влилось еще девять патриотов.
на выявление среди горожан предателей, агентов карательных органов, а также
всех гласных пособников оккупантов. Этого требовала Большая земля -
приближался час расплаты.
то, что тянем с розыском Дункеля. Его видел еще раз Пейпер, но в такой
обстановке, когда не мог за ним проследить.
велел передать Демьяну, что занят проверкой Угрюмого и что в ближайшие дни
доложит результаты. Демьян сомневался в этом. Он считал, что Геннадий
саботирует его указание.
Герасимовича. Значит, мои услуги опять понадобились начальнику гестапо. И
хотя не было никаких оснований бить тревогу, сердце дрогнуло: а если не то?
одних не посылают на аресты. Впрочем, могут вежливо пригласить и не
выпустить. Но это уже другое дело.
Трофиму Герасимовичу.
Купейкина, сидя у маленького столика, поспешно вытирала платком заплаканные
глаза. Что произошло между ними, догадаться было трудно.
головы.
обладает художественной ценностью. Когда-то, лет десять назад, - возможно.
согласен. Тем более что это была правда.
такого жирного гуся, что пальчики оближешь.
непременно выскочу на всю эту шайку. Но он что-то темнит, подлец. А быть
может, переводчица путает.
наших подпольщиков. Причем совсем недавно, три-четыре часа назад.
Земельбауэр уже беседовал с арестованным, а сейчас сделал перерыв и послал
за мной.
хвастался Земельбауэр. - Сейчас его приведут. После бодрящего укольчика.
Выгребите из него все, что возможно.
схватили? Чей пришел черед? Демьян? Не мог. Три-четыре часа назад он вел
заседание бюро. Челнок, Усатый, Андрей, Костя также присутствовали на
заседании от начала до конца. Трофима Герасимовича я только что видел. Быть
может, один из ребят моей группы или группы Кости, Трофима Герасимовича,
Челнока, Угрюмого? А что, если сам Угрюмый? Земельбауэр сказал, что гусь
жирный, с перспективой. Неужели Угрюмый? Неужели судьба решила познакомить
нас именно так?
бокал - с такой же тонкой, как у бокала, ножкой - чернильницу и водрузил ее
на пристолик. Сюда же он положил стопку чистой бумаги и ручку. Это для
Валентины Серафимовны.
думал: кто же, кто? Тысячи мыслей терзали голову, от них становилось тесно.
поддались искусству косметики. Она молча села на свое место, придвинула
стул, переложила бумагу.
ее Земельбауэр.
гестапо. - Мои слова можно не писать, это не так важно, а вот его -
обязательно.
вы не годитесь, - закончил свою мысль гестаповец.
лицо штурмбаннфюреру.
за край подоконника и на несколько мгновений потерял дыхание. Конвоир
протолкнул в комнату Геннадия, оставил его и вышел, осторожно прикрыв за
собой дверь.
самоустранившийся от всех дел, провалиться? Кто повинен в его аресте?
осунувшийся, втянув голову в плечи. Это был жалкий призрак того Геннадия,
которого знали мы прежде. Я посмотрел в его глаза, и сердце мое сразу
налилось тяжестью. Оно упало, провалилось куда-то в пропасть: мне
почудилось, будто я заглянул в разверстую могилу. Глаза его были пусты,
равнодушны, бессмысленны. Это был мой прежний друг. Мой и Андрея. Друг,
переставший им быть, человек, причинивший мне много горя, незабываемых обид,
потерявший уважение товарищей. Но скажу правду: боль сжала мне сердце. Нет,
такой судьбы я не пожелал бы никому. Во имя прежней дружбы, во имя того, что
когда-то нас связывало, во имя дела, ради которого все мы боролись, я готов
был пожертвовать жизнью за Геннадия. Но что стоила теперь эта моя
готовность! Что я мог предпринять? Ни разум, ни моя жертва уже не могли
спасти Геннадия. Будь со мной пистолет, я бы еще рискнул попытаться. Но я
безоружен, он скован, от земли нас отделяют три этажа, а внизу ходит
автоматчик.
беды. Страх давил мне на желудок и вызывал тошноту. Трудно, неизмеримо
трудно было сохранить присутствие духа. Такое испытание обдало бы холодом и
более мужественное, чем мое, сердце. Но я понимал, что теперь самое главное
- не потерять самообладания.
улыбке, показал свои желтые зубы.
попытался. Я сделал судорожную попытку и утвердительно кивнул. Только
кивнул. Голос мог выдать меня.
не на меня. Страшным усилием воли я поборол в себе желание подойти к
Геннадию и плюнуть ему в физиономию. Желание это было сильнее инстинкта
самосохранения. Ничтожнейшее существо! Выродок. У него не хватило сил и
мужества даже покончить с собой. Трус презренный.
сел. Он был уже сломан. Морально, а возможно, и физически. Заячья душа. Прав
гестаповец: он в самом деле успел проковырять дырку в трухлявой душе
Геннадия.
мне Земельбауэр.
удивительной готовностью сказал, что все понял и будет вести себя как
Шилова Юлия
Ильин Андрей
Андреев Николай
Лукьяненко Сергей
Лукьяненко Сергей
Суворов Виктор