позволю себе заметить, не вступая, однако, в спор: если он и будет еще
кем-нибудь, так только кандидатом на удаление простаты.
другом направлении! Макарцев лежит с инфарктом.
червонца.
проси!
верхушки, третьи для холуев, четвертые для иностранцев, пятые...
неграми на плантациях так не обращались!
нашей дружбы, зека! -- Сизиф Антонович в сердцах плюнул, и собака
встревоженно посмотрела на хозяина.
Напечатает очерк под названием "Подвиг профессора Сагайдака"? Рекламы мне не
надо. Если я захочу получить Ленинскую премию, я найду, у кого помассировать
железу. Вот если бы мне напечатать статью о моем новом открытии! Но из этого
ничего не выйдет.
работников сексуальная импотенция и импотенция политическая есть
сообщающиеся сосуды. Одна перетекает в другую.
уже разработал путь лечения, только никак не могу его проверить
экспериментально. Я предлагаю лечить импотенцию путем отказа от политической
карьеры. Но никто из тех, кому я намекал, не хочет отказаться. Как же я
проверю?
сам понимаешь: эта клетка -- клетка для всех...
чашечки из китайского фарфора, чайник и сахарницу. От чайника шел аромат.
Алла опять уселась на пуф рядом с ними.
ночь очень хорош как снотворное, и никакой химии.
удовольствием, любуясь Аллой, сидящей напротив него. Допив, он кряхтя
поднялся.
детка... Прощай, божество!
обвила руками его шею, прильнула к немy. Яков Маркович, сутулясь, двинулся в
коридор. Болонка устало поднялась и пошла следом за Раппопортом до двери.
Сизиф Антонович подал ему пальто.
настоящий...
Вернее, теперь уже вчера... Разве я мог тебе отказать?
пошарил в отверстии почтового ящика. Все жильцы ходили за почтой вниз, кроме
Генерального импотентолога.
чувство, что я сам живу в таком ящике. Иногда открывают щель, и в щель я
вижу мир. А потом снова сижу в темноте... И читаю газеты, которые мне в него
заталкивают...
во сне. Сагайдак принял душ, не надевая халата, прошлепал по комнате и
плюхнулся в постель. Алла взяла с тумбочки банку с благовонным маслом и,
налив немного себе на ладонь, стала растирать Сизифу Антоновичу тело, начав
с ног и медленно поднимаясь до самой шеи. Изредка она щекотала его и
целовала, а он морщился, делая вид, что ему неприятно. Дойдя до шеи, Алла,
поднатужившись, перевернула свое недвижимое имущество на живот и, налив еще
немного масла, снова прошлась от ног до шеи. Когда процедура была закончена,
Сагайдак открыл глаза. Алла тихо легла на спину рядом с ним и, опустив веки,
ждала. Сизиф Антонович налил в ладонь масла и стал растирать тело жены в
такой же последовательности.
ровно и долго.
оказывалось бессмысленным, и она сдавалась.
парикмахерскую причесаться или положить бесцветный лак на ногти, потом
спешила в редакцию. Она глядела на часы и говорила себе гордо: вот прошел
еще час, а об Ивлеве я ни разу не подумала. Значит, проходит. Скоро я его
вообще забуду, встретив в коридоре, усмехнусь и подумаю: и чего в нем
особенного? Зачем он мне и я ему? Мужик как мужик, неряшливый, и рост не
длинный, а мне нравятся длинные. И эгоист, каких свет не видывал.
коротко брошенное "Привет!" и спешила пройти мимо, будто куда-то торопилась.
Вечером у нее тоже всегда были дела: магазины, кино, подруги и, между
прочим, лекции в университете, на которых тоже иногда приходилось
показываться. Летом Сироткиной предстояло наконец защитить диплом.
сидел за столом, читал, ложился, опять вставал, бродил по комнате. Она
заходила к нему перед сном, целовала его в полысевший затылок, спрашивала,
не опоздал ли он утром в бассейн из-за того, что она проспала и не сварила
ему кофе. Нет, в бассейн он не опоздал. Он любил дочь, после смерти матери
любил, пожалуй, вдвойне. Он ласково хлопал ее по попке, как маленькую, и
говорил: "Ну, ступай! Я еще повожусь..."
любовалась на себя в зеркало (такой кадр пропадает!), надевала пижаму,
недавно для нее привезенную старым приятелем отца из Брюсселя, и, швырнув на
подушку недочитанный "Новый мир", проскальзывала под одеяло. Открыв журнал,
она не читала его, а, положив на лицо, быстро вспоминала прошедший день --
плюсы и минусы. И гордилась собой: ни разу надолго об Ивлеве не задумалась.
А стоя вечером под душем, даже не вспомнила, как они стояли под душем в
новосибирской гостинице. Значит, все проходит. День -- как год, год -- как
вечность.
несколько строк, чувствовала, что рассеивается, засыпает и нет сил
сопротивляться сну. Надя гасила свет, и тут появлялся Вячеслав Сергеевич.
Нет, этого не будет! -- уверенно заявляла она ему. Но оттолкнуть его было
выше ее слабых силенок.
позволяла себе чуть-чуть дофантазировать. Он был ласковей и активней, чем на
самом деле (так ей хотелось), а она -- сдержанней и холодней (так у нее
никогда не получалось). И еще он говорил ей слова, много бессвязных слов. Он
непрерывно говорил ей про нее то, что она хотела бы услышать, но о чем он
всегда молчал.
чаще дышать. Надя сжималась в комок, подтягивая колени к подбородку, и руки
у нее непроизвольно помогали ему и заменяли его. И она сама начинала
стонать, очень тихо, чтобы не услышал за стенкой отец. Теперь она
поворачивалась на спину, готовая стать тонкой, как половичок у кровати.
Через несколько мгновений она возвращалась в реальность. По инерции она
благодарно целовала Ивлева в шею. Он приподнимался на руках, окидывая ее
взглядом собственника, и говорил: "Мне пора".
больше, чем она, хотел бы побыть с ней. У мужчин это всегда сильнее. Молчит
только потому, что деться некуда. В командировку его не пускают, к
Раппопорту переселился сын. А если бы они виделись, то быстрее бы прошло.
жующего Ивлева, она хотела, как всегда, пройти мимо и сесть отдельно, но он
отодвинул стул и пригласил ее с иронической галантностью.
готовили по-людски!
аджики с томатом -- пальчики оближешь...