что слышу я, выпевают воздыхающие голоса, когда он приподнимается и садится
под одеялом, сонно моргая, а волосы у него торчат во все стороны. Видишь ли
ты, что вижу я, выпевают они, когда он сбрасывает ноги с кровати, шлепает,
гримасничая, по холодному полу к радио и нажимает клавишу отключения.
Оборачивается и видит, что Шэрон уже приняла обычную оборонительную позу:
подушка закрывает голову, и видны только кремовый изгиб плеча, кружевная
бретелька ночной рубашки да пушистая прядка светлых волос.
которых спит, в корзину для грязного белья, включает электробритву. Водя ею
по лицу, он думает: "А чего бы вам, ребята, не пройтись по всем органам
чувств, если уж вы на этом зациклились? Чуешь ли ты, что чую я, вкусно ль
тебе то, что вкусно мне, осязаешь ли, что осязаю я, - валяйте!
костюм от Пола Стюарта плюс модный галстук), Шэрон более или менее
просыпается, но не настолько, чтобы он толком понял, о чем она бормочет.
бу-бу-бу.
домой, - говорит она. - Вечером будут Оллены и Дабреи, ты не забыл?
тот растрепанный, ошалелый мужчина, который просыпается под музыку утром
пять раз в неделю - иногда шесть. Теперь он выглядит точно так же, как все
те, кто, как и он, поедут в Нью-Йорк поездом семь сорок. Именно этого ему и
надо.
когда он чуть-чуть поправляет галстук, цвет которого - синий. Ни разу в
жизни он не надевал красного галстука и надеется сойти в могилу, так и не
поддавшись этому вирусу.
она может спать до девяти.., черт, до одиннадцати, если захочет, но ее
способности проснуться, поговорить и снова уснуть он завидует. В зарослях он
тоже так умел, как и почти все ребята, но заросли были давно. "В сельской
местности", - говорили новички и корреспонденты; а для тех, кто уже пробыл
там какое-то время, - заросли или иногда - зелень.
понимает: удачного дня, родной.
Люблю тебя, Билл.
самое оно, но почти - стоит в передней у вешалки с его пальто (от Тагера на
Мэдисон). Он на ходу хватает дипломат и идет с ним на кухню. Кофе готов -
Господи, благослови мистера Кофе, - и он наливает себе чашку. Открывает
дипломат, совершенно пустой - и берет с кухонного стола клубок канители.
Несколько секунд вертит в пальцах, глядя, как он сверкает в свете
флюоресцентных кухонных плафончиков, потом кладет в дипломат.
дипломат.
8.15 УТРА
Сквозь копоть на стекле город выглядит гигантскими мерзкими развалинами -
может, погибшая Атлантида, только что извлеченная на поверхность под
свирепым серым небом, В глотке дня застрял большой груз снега, но это не
слишком его тревожит: до Рождества всего восемь дней, и дело пойдет отлично.
лосьоном для бритья и утренними желудками. Почти на каждом сиденье -
галстук, теперь их носят даже некоторые женщины. На лицах утренняя
припухлость, глаза и обращены внутрь, и беззащитны, разговоры вялые. Это
час, когда даже трезвенники выглядят, будто с похмелья. Почти все пассажиры
уткнулись в свои газеты. А что? Рейган - король Америки, ценные бумаги и
акции обернулись золотом, смертная казнь снова в моде. Жизнь хороша.
клеток, это, в сущности, средство обороны. Ему не нравится разговаривать с
людьми в поездах, не нравятся пустые разговоры, и меньше всего ему требуется
постоянный приятель-попутчик. Когда он начинает замечать знакомые лица в
каком-то конкретном вагоне, когда другие пассажиры по пути к свободному
месту начинают кивать ему или говорить "ну, как вы сегодня?", он меняет
вагоны. Не так сложно оставаться неизвестным - просто еще одним ежедневным
пассажиром из коннектикутского пригорода, человеком, примечательным только
своим твердокаменным отказом носить красные галстуки. Может, когда-то он был
учеником приходской школы, может, когда-то он держал плачущую девочку, а
один из его друзей бил ее бейсбольной битой, и может, когда-то он проводил
время в зелени. Никому в поезде этого знать не требуется. У поездов этого не
отнимешь.
стоит ничего - просто толчение воды в ступе, в котором у некоторых людей
есть потребность. Его сосед - толстяк, и к середине дня начнет вонять,
сколько бы дезодоранта он утром ни употребил.., но он даже не смотрит на
Билла, так что все в порядке.
зажатый у него между ногами, - дипломат, хранящий клубок канители и ничего
больше. - Мало-помалу проникаешься духом.
8.40 УТРА
пальто - по большей части администраторы средней руки, гладенькие
бурундучки, которые к полудню уже будут усердно вертеться в своих колесах.
На мгновение он останавливается, глубоко вдыхая холодный серый воздух.
Лексингтон-авеню оделась в гирлянды разноцветных лампочек, а неподалеку
Санта-Клаус, похожий на пуэрториканца, звонит в колокольчик. Рядом с ним
котелок для пожертвований и мольберт с надписью: "ПОМОГИТЕ НА РОЖДЕСТВО
БЕЗДОМНЫМ", и человек в синем галстуке думает: "А как насчет капельки правды
в призывах, Санта? Как насчет надписи "ПОМОГИТЕ МНЕ С КОКАИНЧИКОМ НА
РОЖДЕСТВО"? Тем не менее, проходя мимо, он бросает в котелок пару долларов.
У него наилучшие предчувствия на этот день. Хорошо, что Шэрон напомнила ему
о канители - а то бы он, пожалуй, забыл ее захватить; он ведь всегда
забывает такие вот заключительные штрихи.
стоит черный паренек лет семнадцати в черных джинсах и грязной красной
куртке с капюшоном. Переминается с ноги на ногу, выдыхает облачка пара,
часто улыбается, показывая золотой зуб. В одной руке он держит помятый
бумажный стаканчик из-под кофе. В стаканчике мелочь, и он ею побрякивает.
мимо к вращающимся дверям. - Не найдется поспособствовать, сэр? Не найдется
поспособствовать, мэм? На поесть собираю. Спасибо, Господислави, счастливого
Рождества вам. Не найдется поспособствовать, друг? Может, четвертачок?
Спасибо. Не найдется поспособствовать, мэм?
пристыженной улыбкой.
самодовольной стерве, которая свернула к газетному киоску, потом
направляется к лифтам с их старомодными указателями этажей и кудрявыми
номерами. Тут несколько человек кивают ему, и он обменивается парой-другой
слов с двумя из них, пока они вместе ждут лифта - это же все-таки не поезд,
где можно пересесть в другой вагон. К тому же здание не из новых, и лифты
еле ползут, поскрипывая.
замухрышка с пятого этажа.
Донахью, школа прихода Сент-Габриэля, выпуск 1964 года, но вот этого тощий,
непрерывно ухмыляющийся типчик не узнает никогда.
ухмылка ширится, становится чем-то совсем уж непотребным. Биллу Ширмену он
кажется изображением Смерти, какой ее видят газетные карикатуристы: одни
только проваленные глаза, крупные зубы и туго натянутая глянцевитая кожа.