щедрого мецената, которому я обязан спокойствием и обеспеченностью своей
теперешней жизни.
переставая, однако, в промежутках осыпать меня лестью. Тут и мне, наконец,
удалось вставить слово и так как он осведомился о своем друге мажордоме,
то я не скрыл от него своего ухода от архиепископа. Я даже поведал ему о
постигшей меня немилости во всех малейших подробностях, что он выслушал с
большим вниманием. Кто бы после его излияний не стал ожидать, что,
проникнутый сочувствием, он обрушится на архиепископа? Но ничуть не
бывало. Напротив, он сделался холоден и задумчив, молча докончил свой
обед, а затем, неожиданно встав из-за стола, поклонился мне с ледяным
видом и исчез. Видя, что я больше не могу быть ему полезен, этот
неблагодарный даже не дал себе труда скрыть от меня свои чувства. Я только
посмеялся над его неблагодарностью и, отнесясь к нему с тем презрением,
которого он заслуживал, крикнул ему вслед так громко, чтоб меня слышали:
бесподобное лусенское, которым ты хотел меня угостить!
кавалера и уселись рядом со мной. Они разговорились об актерах гренадской
труппы и о новой комедии, которая тогда ставилась. Судя по их словам,
пьеса пользовалась в городе шумным успехом. Мне захотелось в тот же день
посмотреть на это представление, тем более что за свое пребывание в
Гренаде я ни разу не побывал в театре. Живя почти все время в
архиепископском дворце, где всякие зрелища были преданы анафеме, я не смел
доставить себе подобное удовольствие. Моим единственным развлечением были
проповеди.
большое стечение публики. Еще до начала представления вокруг меня
раздались споры о пьесе, и я заметил, что каждый считал себя вправе в них
вмешаться. Одни говорили за, другие против.
плохих критиков еще больше. Когда я думаю о неприятностях, которые
приходится претерпевать драматургам, то удивляюсь тому, что еще существуют
смельчаки, готовые противодействовать невежеству толпы и опасной критике
недоучек, нередко портящих вкусы публики.
появление было встречено единодушными рукоплесканиями, из чего я заключил,
что это был один из тех избалованных актеров, которым партер прощает все.
Действительно, при всяком его слове, при малейшем жесте сейчас же
раздавались аплодисменты. Публика слишком явно выражала ему свое
одобрение, а потому он и злоупотреблял им. Я заметил, что он иногда играл
весьма небрежно и подвергал слишком большому испытанию установившееся в
его пользу предубеждение. Если б его освистали, вместо того чтоб
рукоплескать, то во многих случаях воздали бы ему по заслугам.
том числе одной актрисы, игравшей роль наперсницы. Я вгляделся в нее... Но
нет слов, чтоб выразить мое удивление, когда я узнал в ней Лауру, мою
любезную Лауру, которую помнил в Мадриде у Арсении. Не могло быть никаких
сомнений в том, что это она. Ее фигура, ее черты, ее голос - словом, все
убеждало меня в правильности моего предположения. Все же, словно не
доверяя свидетельству собственных глаз и ушей, я спросил у кавалера,
находившегося подле меня, как зовут эту артистку.
если не знаете прекрасной Эстрельи.
ремеслом Лаура переменила также и имя. Мне хотелось узнать о ней
поподробнее, и так как публика бывает обычно в курсе актерских дел, то я
спросил у того же соседа, не обзавелась ли Эстрелья каким-нибудь
могущественным покровителем. Он отвечал, что уже два месяца, как живет в
Гренаде один знатный португальский сеньор, маркиз де Мариальва, который
тратит на нее большие деньги. Он, наверное, рассказал бы мне и больше,
если б я не постеснялся докучать ему расспросами. Сведения, данные мне
кавалером, занимали меня гораздо больше, чем комедия, и если бы кто-нибудь
спросил меня при выходе о сюжете пьесы, то поставил бы в весьма
затруднительное положение. Я только то и делал, что мечтал о Лауре, или
Эстрелье, и твердо решил на следующий же день отправиться к этой актрисе.
Не скрою, что я испытывал некоторое беспокойство по поводу приема, который
она мне окажет: было немало данных за то, что ввиду блестящего положения
ее дел мое появление не доставит ей особенного удовольствия; с другой
стороны, такой отличной артистке ничего не стоило притвориться, что она
вовсе меня не знает, дабы отомстить человеку, которым она имела основания
быть недовольной. Но все это меня не обескуражило. После легкого ужина, -
а другого в моем трактире не полагалось, - я удалился в свою комнату, с
нетерпением дожидаясь завтрашнего дня.
думалось, что возлюбленная знатного сеньора не станет принимать
посетителей в столь ранний час, то перед тем как идти к ней, я провел часа
три или четыре за туалетом, приказав побрить себя, напудрить и надушить.
Мне хотелось предстать перед ней в таком виде, чтоб ей не пришлось
краснеть при встрече со мной. Я вышел около десяти часов и отправился к
Лауре, зайдя сперва в театр, чтоб спросить, где она живет. Она занимала
переднюю половину большого дома. Мне открыла дверь камеристка, которую я
попросил передать, что молодой человек желает поговорить с сеньорой
Эстрельей. Девушка пошла, чтоб доложить обо мне, и я тотчас же услыхал,
как ее госпожа сказала, сильно повышая голос:
любовник Эстрельи присутствовал при ее туалете, и она нарочно повысила
голос, желая показать ему, что она не такая особа, чтобы принимать
подозрительных посланцев. Мое предположение оправдалось: маркиз де
Мариальва проводил у нее почти каждое утро. Я уже приготовился поэтому
наткнуться на неблагосклонный прием, но эта необыкновенная артистка,
завидев меня, бросилась мне навстречу с распростертыми объятиями и, как бы
охваченная умилением, воскликнула:
повернувшись к португальцу:
после трех лет разлуки нежно любимого брата, я была не в силах сдержать
своих чувств. Дорогой мой Жиль Блас, - продолжала она, снова обращаясь ко
мне, - расскажите, пожалуйста, как поживает наша семья и в каком положении
вы ее оставили?
чтоб содействовать ее уловке, отвечал, приспособляясь всем своим видом к
сцене, которую нам предстояло разыграть:
комедианткой в Гренаде; однако не вините, не выслушав. Как вам известно,
отец наш, печась о моей выгоде, просватал меня капитану дону Антонио
Коэльо, который увез меня из Астурии в Мадрид, откуда был родом. Спустя
полгода после нашего приезда он дрался на дуэли, которая произошла из-за
его вспыльчивого нрава, и заколол кавалера, осмелившегося слегка за мной
приударить. Кавалер этот служил у знатных особ, пользовавшихся большим
влиянием. У моего супруга не было связей, а потому, забрав все
находившиеся в доме драгоценности и наличные деньги, он бежал в Каталонию.
Сев в Барселоне на корабль, переправился он в Италию, поступил в войска
Венецианской республики и погиб в Морее, сражаясь с турками. В это время у
нас конфисковали поместье, составлявшее единственное наше имущество, и я
осталась совсем бедной вдовой. Что делать в такой крайности?
Затруднительное положение для молодой честной женщины. В Астурию я не
могла вернуться. Это было ни к чему: от родителей мне нечего было ожидать,
кроме соболезнований. С другой стороны, я была слишком строго воспитана,
чтоб опуститься до беспутной жизни. На что же решиться? И вот я стала
комедианткой, чтоб сохранить свою репутацию.
еле удержался. Мне удалось, однако, справиться с собой, и я даже сказал ей
серьезным тоном:
устроились в Гренаде.
принял за чистую монету все, что было угодно наболтать вдове дона Антонио.
Он даже вмешался в нашу беседу и спросил, нахожусь ли я на службе в
Гренаде или в каком-либо другом городе. Минуту я колебался, не соврать ли,
но затем, сочтя это излишним, сказал правду. Я даже сообщил по порядку,
как поступил к архиепископу и при каких обстоятельствах ушел от него, чем
немало насмешил португальского сеньора. По правде говоря, я не сдержал при
этом обещания, данного Мелькиору, и немножко поиздевался над его
высокопреосвященством. Но комичнее всего было то, что Лаура, принявшая мой
рассказ за басню, сочиненную по ее примеру, заливалась искренним хохотом
над моим злоключением, от чего, вероятно, воздержалась бы, если бы знала,
что я вовсе не врал.
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Гуревич Георгий
Шилова Юлия
Шилова Юлия