связей, которую ты мне открыл, то есть - между гуманизмом и педагогикой я
мог бы вспомнить еще несколько. Итак, прости и не поминай меня лихом! Пью за
тебя, Сеттембрини, будь здоров! Подымаю бокал за твои литературные усилия
искоренить человеческие страдания, - докончил он, запрокинув голову, выпил
двумя-тремя глотками свой бокал со смесью и встал. - А теперь пойдем к
остальным.
- Слушайте, инженер, что это вам взбрело в голову? - спросил итальянец,
глядя на него с изумлением и тоже вставая из-за стола. - Прямо какое-то
прощание...
- Нет, почему же прощание? - уклонился от прямого ответа Ганс Касторп.
Но он не только уклонился фигурально, на словах, но и своим телом, описав
торсом дугу в сторону учительницы, фрейлейн Энгельгарт, которая как раз
пришла за ними. По ее словам, гофрат в музыкальной комнате собственноручно
разливал карнавальный пунш, которым угощала администрация. Пусть они
приходят немедленно, если хотят, чтобы им досталось по стаканчику.
И действительно, в середине комнаты перед круглым, накрытым белой
скатертью столом стоял гофрат Беренс с разливательной ложкой и, черпая ею из
миски, наполнял напитком, над которым клубился пар, стеклянные кружечки,
протянутые теснившимися вокруг него больными. Он тоже придал своей
наружности налет карнавальности: помимо белого халата, в котором он был и
сегодня, ибо никогда не прекращалась его деятельность врача, гофрат надел
турецкую феску карминно-красного цвета, с черной кисточкой, мотавшейся у
него над ухом, и это уже был маскарадный костюм для него: во всяком случае,
фески было достаточно, чтобы придать его и без того необычной наружности
нечто сказочное и причудливое. Халат только подчеркивал его рост, а если
принять во внимание некоторую сутулость и представить себе, что он
выпрямится, то он оказался бы даже неестественно высоким, и на таком
огромном теле сидела маленькая, пестрая головка с очень своеобразными
чертами. Во всяком случае, никогда еще молодому Гансу Касторпу это лицо под
шутовской феской не казалось таким удивительным, как сегодня: курносая и
плоская, синевато-багровая физиономия, белесые брови, синие слезящиеся глаза
навыкате, круто изогнутый рот со вздергивающейся губой и светлые,
взъерошенные, кривые усики. Отворачиваясь от пара, клубившегося над миской,
он лил длинной струей сладкий пунш-арак в подставленные кружки и с подъемом,
как всегда витиевато, нес какую-то чепуху, так что угощение сопровождалось
непрерывными взрывами смеха.
- "Над нами главный - Уриан"{460}, - процитировал вполголоса
Сеттембрини, сделав жест в сторону гофрата, но тут его вместе с Гансом
Касторпом оттеснили в сторону. Присутствовал здесь и доктор Кроковский.
Маленький, крепкий, коренастый, в своем черном люстриновом халате, надетом
не в рукава, а внакидку, что придавало халату некоторое сходство с домино,
стоял он, держа вывернутой рукой кружечку с пуншем на высоте глаз, и весело
болтал с группой масок, где мужчины были переодеты женщинами и наоборот.
Началась музыка. Пациентка с лицом тапира сыграла на скрипке -
аккомпанировал мангеймец - ларго Генделя, а затем одну из сонат Грига с
национальной и несколько салонной окраской. Публика им благожелательно
похлопала, в том числе и те, кто собирался играть в бридж, - столы уже были
расставлены и за ними сидели пациенты в маскарадных костюмах и в обычных, а
рядом стояли бутылки в ведерках со льдом. Двери были раскрыты настежь: в
вестибюле тоже толпились люди. Отдельная группа стояла вокруг стола с пуншем
и смотрела на гофрата, показывавшего новую веселую игру. Склонившись над
столом и закрыв глаза, но откинув голову и желая показать всем, что глаза у
него действительно закрыты, он на обратной стороне визитной карточки вслепую
выводил карандашом какой-то рисунок: это были контуры свинки, и его ручища
изобразила ее без помощи зрения - в профиль, правда не очень жизненно
правдиво, а скорее упрощенно и схематично, но все же зрители явно видели
контуры свинки, и он нарисовал ее, несмотря на сложность условий. Это был
фокус, и проделал он его очень ловко. Узенький глаз находился там, где ему
следовало быть, правда, немножко ближе к рыльцу, чем полагалось, но все же
примерно на месте так же обстояло дело и с острым ушком на голове, и с
ножками, торчавшими из круглого пузичка а в виде продолжения округленной
линии спины аккуратным колечком закручивался хвостик. Когда рисунок был
готов, все воскликнули: "Ах!" - и стали проталкиваться к столу, охваченные
честолюбивым желанием уподобиться мастеру. Однако и с открытыми-то глазами
лишь немногие смогли бы нарисовать свинку, а тем паче - с закрытыми. И что
тут появились за уродцы! Между частями тела не было никакой связи. Глазок
оказывался где-то вне свинки, ножки - внутри брюшка, которое не было
замкнуто, а хвостик закручивался в стороне без всякой связи с основным
контуром, как самостоятельная арабеска. Хохотали до упаду. Подходили все
новые пациенты. Игроки в бридж тоже заинтересовались и явились посмотреть,
держа в руке карты веером. Тому, кто пробовал свои силы, зрители смотрели на
закрытые веки, не моргает ли он (ибо некоторые, чувствуя свое бессилие,
грешили этим), фыркали и хихикали, видя, как рисующий в своей слепоте делает
нелепые промахи, и приходили в восторг, когда он потом пялил глаза на
изображенную им нелепицу. Однако каждый из предательского честолюбия
стремился принять участие в состязании. Хотя карточка и была довольно
велика, но скоро ее с двух сторон сплошь исчертили, так что неудавшиеся
рисунки заходили один на другой. Тогда гофрат вытащил из своего бумажника
вторую карточку и пожертвовал играющим, а прокурор Паравант, после
усиленного раздумья, попытался нарисовать свинку одним движением, не отрывая
карандаша от картона. Но он в своей неудаче превзошел всех остальных:
изображенное им не только не имело сходства со свинкой, но решительно ни с
чем на свете. Рисунок был встречен громкими возгласами, хохотом,
поздравлениями! Принесли из столовой карточки с меню, и несколько дам и
мужчин получили возможность одновременно испробовать свои силы возле
участников этого состязания стояли контролеры и наблюдатели, причем каждый
из них являлся претендентом на карандаш рисовавшего. Имелось только три
карандаша, их буквально рвали друг у друга из рук. Эти карандаши
принадлежали больным. А гофрат, наладив новую игру и убедившись, что все ею
увлечены, исчез вместе со своим ассистентом.
Стоя в толпе позади Иоахима, Ганс Касторп положил локоть на его плечо,
обхватил подбородок одной рукой, а другой уперся в бедро и стал смотреть на
очередного рисовальщика. Болтая и смеясь, он заявил, что тоже хочет испытать
свои силы, и настойчиво стал требовать карандаш, который наконец получил но
это был уже только огрызок, его приходилось неловко держать двумя пальцами.
Ганс Касторп бранил огрызок, подняв к потолку ослепшее лицо, отчаянно бранил
и проклинал и при этом размашисто выводил на картоне что-то невероятное
кончилось тем, что карандаш соскользнул с картона на скатерть.
- Это не считается, - разве можно таким... Ну его к черту! - И он
швырнул провинившийся огрызок в миску с пуншем. - У кого есть приличный
карандаш? Кто мне одолжит? Я хочу еще раз попробовать. Карандаш! Карандаш! У
кого есть карандаш? - кричал он, повертываясь то туда, то сюда он все еще
опирался левой рукой о стол, а правой потрясал в воздухе. Но карандаша он не
получил. Тогда он повернулся и направился в другой конец комнаты, продолжая
требовать карандаш, - направился прямо к Клавдии Шоша, которая, как он
заметил, стояла в маленькой гостиной неподалеку от портьеры и оттуда
улыбалась, наблюдая за игрой у стола с пуншем.
Вдруг кто-то сзади окликнул его на певучем иностранном языке:
- Eh! I geg ere! A etti! Che co a fa! I geg ere! U o di ragio e, a!
Ma e matto que to ragazzo!* - Но Ганс Касторп заглушил этот голос своим, и
все увидели Сеттембрини, который, вскинув над головой вытянутую руку - жест,
очень распространенный на его родине, но смысл которого передать в словах
довольно трудно - и сопроводив его протяжным "э-э-э", покинул карнавальное
общество, а Ганс Касторп опять стоял на школьном дворе, смотрел в
голубовато-серо-зеленые глаза с эпикантом, блестевшие над широкими скулами,
и говорил:
______________
* Эй! Инженер! Постойте! Что вы делаете? Инженер! Немножко
благоразумия! Он одурел, этот мальчуган! (итал.).
- Может быть, у тебя найдется карандаш?
Он был смертельно бледен, как в тот день, когда, измазанный кровью,
вернулся со своей прогулки в одиночестве и явился на лекцию Кроковского.
Реакция нервно-сосудистой системы вызвала полный отлив крови от его молодого
лица, оно похолодело, кожа натянулась, нос заострился, под глазами легли
свинцовые тени, как у покойника. А симпатический нерв вызвал такое
сердцебиение, что о ровном дыхании не могло быть и речи, его сотрясал озноб,
и под действием сальных железок все волоски на коже поднялись.
Особа в бумажной треуголке, улыбаясь, разглядывала его с головы до ног,
однако в ее улыбке не было и тени сострадания или тревоги, которые должен
был вызвать его отчаянный вид. Женскому полу вообще неведомо такое
сострадание и такие тревоги перед пожаром страсти - ибо эта стихия женщине
ближе, чем мужчине, он по своей натуре гораздо более далек от нее, и если
страсть им овладеет, женщина всегда встречает ее насмешкой и злорадством.
Впрочем, от сострадания и тревоги он, конечно, с благодарностью отказался
бы.
- У меня? - наконец ответила голорукая пациентка на это обращенное к
ней "ты". - Да, может быть и найдется. - И теперь в ее голосе и улыбке уже
была частица того волнения, какое охватывает людей, когда после долгой
немоты между ними наконец зазвучат первые слова, - лукавое волнение,
затаившее в себе все, что было перед тем.
- Ты очень честолюбив... Ты очень... горяч, - насмешливо продолжала она
чуть хриплым, приятно глуховатым голосом и с присущим ей особым экзотическим
выговором, непривычно для уха произнося букву "р" и непривычно, слишком
открыто букву "е", к тому же делая в слове "честолюбив" ударение на втором
слоге, так что оно звучало уже совсем по-иностранному, - и принялась шарить
в своей кожаной сумочке, заглянула в нее и вытащила из-под носового платка,
который извлекла первым, серебряный карандаш, тонкий и хрупкий, изящную
безделушку, мало пригодную для серьезной работы. Тот, первый, карандаш был
гораздо удобнее и солиднее.
Земляной Андрей
Никитин Юрий
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Лукин Евгений