седло. Татары рысили россыпью, иные на арканах волочили пленных. <Не
дамся!> - подумал Иван.
удилами поднял коня на дыбы, заставив заплясать, ринул в скок. За ним
гнались, мимо уха просвистел аркан. <Псы!> - подумал и, углядевши, что
преследователи растянулись долгою цепью, круто поворотив коня, пошел
наметом встречу ближайшему. Он ли плакал полчаса назад и кричал <Мамо>?
Теперь, смертно усталый, в крови, раздумавший умирать, он содеялся
взаправдашним воином.
вдруг татарин, заворотя коня, стремглав помчал по полю, уходя от Ивана, а
другие двое тоже остановились в недоумении. Такое чуют издали, потому,
когда Иван устремил на них, оба не медля заворотили коней. Иван не стал
преследовать, тронул шагом, все еще отходя, не веря своей нежданной удаче.
Глянул зачем-то вверх, где реяли над полем внимательные коршуны, сожидая,
когда можно будет ринуть вниз, за добычею. Со всех сторон неслись клики
боя, вдали, где, верно, погибал большой полк, слышались аркебузные
выстрелы, ржанье, стон и звяк харалуга. Там еще рубились, там были воеводы
и князь - ежели князь не убит! - и Иван поскакал туда. Теплый ветер,
переменясь, дул ему в лицо, и он еще не знал, что в этом ветре спасение. И
сначала даже не понял, что это за рать валит там, вдалеке, и откуда
доносит к нему смутное <Уррра!> наступавших.
Шла праздничная литургия в честь Успения Богоматери, вечной заступницы и
покровительницы монастыря и града Московского, являвшейся некогда в келью
преподобного, дабы ободрить молитвенника своего. И сейчас, произнося
священные слова, приготовляя причастную трапезу и закрывая платом чашу с
дарами, Сергий чуял за спиною своей как бы дуновение, как бы веяние
божественных крыл. Незримая, она была рядом. Иноки, взглядывая порою на
своего игумена, тихо ужасались непривычно-остраненному, неземному и вместе
полному настороженной муки лицу преподобного. Длится служба, поет хор.
Там, за бревенчатою стеною церкви, - лесные далекие осенние дали, курятся
мирные дымы деревень, тускло желтеют сжатые нивы, легкими всплесками
золота обрызгала осень темные разливы боров. Покоем и миром дышит земля,
внимающая сейчас стройному монашескому пению.
незримые, за спинами монашеской братии в душной толпе прихожан, узрим
лица, полные любовью и верой, обращенные туда, где великий старец в
простых, едва ли не убогих ризах служит литургию, весь сосредоточенный на
едином богослужении, подымающий очеса горе, проникнем в алтарь, увидим,
как его рука бережно переставляет потир с вином и хлебом с жертвенника на
престол, как он приостанавливает длань, замирая на мгновение, как
вздрагивают его брови и едва приметная складка печали прорезает лоб.
подает преподобному свечу. Сергий отсылает единого из братии отнести ее к
иконе Спаса, туда, где ставят поминальные свечи и горит уже целый жаркий
золотой костер. Произносит:
И крестится. И вскоре: - Помяни, Господи, раб твоих, князя белозерского
Федора с сыном Иваном!
причащает, протягивая крест для поцелуя. Он внешне спокоен, миряне не
замечают ничего, но иноки, изучившие игумена своего, в великом трепете.
Таким отрешенным и строгим Сергий не был, кажется, никогда. Они
беспрекословно ставят все новые свечи, называя новопочивших: Льва
Морозова, Михайлу Иваныча Акинфова, Андрея Серкиза - всех тех, кто
приезжал к нему накануне битвы вместе с великим князем и чьи судьбы взял в
ум и в душу свою преподобный, и сейчас по нездешним толчкам в груди
(словно обрываются тонкие натянутые незримые струны) он не догадывает,
нет, он знает, кто из них в этот вот именно миг убит и чья душа отлетела к
Господу.
последние причащающиеся отходят, - Михайлу Бренка и инока Александра
Пересвета!
у него с чела. Он верит и не верит, точнее, верит, но ужасается верованию
своему. Преподобный Сергий знает и это! Ведает о сражении, которое идет за
сотни поприщ отсюдова, именно в этот день! Ведает, как оно идет, ведает и
о тех, кто погибает в битве - возможно ли сие?! А ежели возможно, то кто
же тогда ихний игумен, ежели не святой, отмеченный и избранный Господом
уже при своей жизни!
переспрашивает канонарх.
на немой рвущийся крик, на незаданный вопрос об исходе сражения отвечает:
- Не страшись! Заступница с нами!
голосов, и мерцающие свечи претворяются в золото осенних берез. Иные шумы,
шумы сражения на Дону, слышатся окрест. Длится бой.
столкнулся с воеводою Иваном Родионычем Квашней. Боярин аж замахал руками:
смерть, и я должен быть впереди!
спину Дмитрию.
упорство послышалось в голосе великого князя, что боярин, тихо ругнувшись
про себя, отступил. Боброк ушел, а без него тут... Не за руки же имать
великого князя владимирского! Да и не до того стало! Почти тотчас запели
рожки, грянули цимбалы, и уже, прорвавшись сквозь ряды передового полка и
в обход, устремили на них первые ордынские всадники...
врага отбиваемых. Бой шел там, впереди, где стоял, умирая, пеший передовой
полк, и, кабы выстоял, двинуть вперед, обнять неприятеля крыльями
войска... Кабы выстоял!.. Три захлебнувшиеся атаки - конницы и роковой
натиск генуэзской пехоты - все это заняло меньше часа, и в час тот
уложились тысячи жизней передового полка. Иван Квашня только что начал
медленное движение вперед, только начал, все-таки начал! Не выдержала
кровь! Когда сквозь полегшие ряды передовых татары двинули тучей. Все ж
таки не дураки были и ордынские воеводы, поняли, что к чему: в стесненных
порядках полков не волнами приливов и отливов (что в тесноте разом
погубило бы их рать), но плотно сколоченными массами раз за разом, одну за
другою, повели на приступ русских рядов свои стремительные дружины. И тут
вот, когда обрушилось на главный полк, и ливень смертоносных фряжских
стрел сокрушил первые ряды, и когда слева начали обходить, ломя левое
крыло войска, стало Ивану Родионычу не до князя, ушедшего вперед. Срывая
голос, гвоздя шестопером, удерживал он и заворачивал вспятивших, раз за
разом бросая в ошеломительные контратаки свою кольчужную рать (и мало же
осталось от них к исходу боя!), и уже Андрей Серкиз, врезавшись в отборный
донской полк Мамая, остановил, поворотив, бегущих, покрыл поле трупами и
сам достойно лег в сече, и уже закладывало уши от стона харалуга, криков и
ржанья коней - не до князя было!
бледен, пятнами лихорадочный румянец по лицу, - когда татары пошли на
приступ, ринул коня вперед и - рука была тяжела у князя - первым ударом
свалил скачущего встречь всадника. И рубил, рубил, рубил... Качнулся конь,
рухнул на передние колени, поливая кровью траву. Подскочившие со сторон
детские выпростали ноги в востроносых зеленых тимовых сапогах из
серебряных глубоких стремян, оттащили, живо подвели второго коня. Князь
дышал задышливо, грудь ходуном ходила, но, отмотнув головою, тотчас и
вновь ринул в бой. И опять бил, и бил, и бил в круговерть железа, в
конские морды, в чьи-то головы, бил в исступлении сечи, радостно,
отчаянно, гневно, бил саблей сперва, после - обломком сабли, затем
булавой, усаженной стальными шипами, и булава на лопнувшей паверзе - не
удержала рука - улетела куда-то под ноги, под копыта коней, и вновь у него
в руке оказался поданный стремянным крепкий меч. Когда и новый конь стал
заваливать вбок, падать, около князя уже не оказалось стремянного. Вал
наступающих прошел сквозь и мимо. Князь в избитых доспехах, всего с двумя
детскими, оказался на земле. Он дышал уже хрипло, немели длани, горячими
толчками ходила кровь, он бы не воспротивился теперь, ежели бы его взяли
под руки и отволокли в тыл, в товары. Но некому было подобрать князя,
некому отволочь. В короткой мгновенной сшибке пали оба детских, и Дмитрий
пошел по какому-то смутному наитию, плохо уже видя, что вокруг, пошел
направо, быть может, помысливши о Боброке и не догадав совсем, что не
пройти ему полем бранным семи потребных верст, ибо тотчас окружили его
четверо, по доспехам признавши боярина (слава Вышнему, княжеского алого
корзна не было на нем!), и опять Дмитрий, хоркая и задыхаясь, бил и бил
мечом, отшибая оскаленные морды коней и копейные стрекала. Кто-то
подскакал сбоку, свалил одного из татар, ошеломил булавою второго, двое
Орлов Алекс
Посняков Андрей
Андреев Николай
Прозоров Александр
Никитин Юрий
Громыко Ольга