долго ждала, а теперь прощай!..
Николай Сергеич стоял перед ней, захватив свою шляпу, и дрожавшими
бессильными руками торопливо натягивал на себя свое пальто.
недоверчиво смотря на него, как будто не смея и поверить такому счастью.
из груди старика. - Отдайте мне мою Наташу! Где, где она! - и, схватив
костыль, который я ему подал, он бросился к дверям.
вбежала Наташа, бледная, с сверкающими глазами, как будто в горячке. Платье
ее было измято и смочено дождем. Платочек, которым она накрыла голову,
сбился у ней на затылок, и на разбившихся густых прядях ее волос сверкали
крупные капли дождя. Она вбежала, увидала отца и с криком бросилась перед
ним на колена, простирая к нему руки.
а сам упал перед ней на колена. Он целовал ее руки, ноги; он торопился
целовать ее, торопился наглядеться на нее, как будто еще не веря, что она
опять вместе с ним, что он опять ее видит и слышит, - ее, свою дочь, свою
Наташу! Анна Андреевна, рыдая, охватила ее, прижала голову ее к своей груди
и так и замерла в этом объятии, не в силах произнесть слова.
старик, схватив руки Наташи и, как влюбленный, смотря в бледное, худенькое,
но прекрасное личико ее, в глаза ее, в которых блистали слезы. - Радость
моя, дитя мое! - повторял он и опять смолкал и с благоговейным упоением
глядел на нее. - Что же, что же мне сказали, что она похудела! - проговорил
он с торопливою, как будто детскою улыбкою, обращаясь к нам и все еще стоя
перед ней на коленах. - Худенькая, правда, бледненькая, но посмотри на нее,
какая хорошенькая! Еще лучше, чем прежде была, да, лучше! - прибавил он,
невольно умолкая под душевной болью, радостною болью, от которой как будто
душу ломит надвое.
хочется вас целовать...
он судорожно обнял ее.
сердце мое услышит, что ты простила меня, потому что никогда, никогда не
могу заслужить я теперь от тебя прощения! Я отверг тебя, я проклинал тебя,
слышишь, Наташа, я проклинал тебя, - и я мог это сделать!.. А ты, а ты,
Наташа: и могла ты поверить, что я тебя проклял! И поверила - ведь
поверила! Не надо было верить! Не верила бы, просто бы не верила! Жестокое
сердечко! Что же ты не шла ко мне? Ведь ты знала, как я приму тебя!.. О
Наташа, ведь ты помнишь, как я прежде тебя любил: ну, а теперь и во все это
время я тебя вдвое, в тысячу раз больше любил, чем прежде! Я тебя с кровью
любил! Душу бы из себя с кровью вынул, сердце свое располосовал да к ногам
твоим положил бы!.. О радость моя!
как мамаша целует! - воскликнула Наташа больным, расслабленным, полным
слезами радости голосом.
старик после долгого, сладкого объятия с дочерью. - О Наташа! Снилось ли
тебе когда про нас? А мне ты снилась чуть не каждую ночь, и каждую ночь ты
ко мне приходила, и я над тобой плакал, а один раз ты, как маленькая,
пришла, помнишь, когда еще тебе только десять лет было и ты на фортепьяно
только что начинала учиться, - пришла в коротеньком платьице, в хорошеньких
башмачках и с ручками красненькими... ведь у ней красненькие такие ручки
были тогда, помнишь, Аннушка? - пришла ко мне, на колени села и обняла
меня... И ты, и ты, девочка ты злая! И ты могла думать, что я проклял тебя,
что я не приму тебя, если б ты пришла!.. Да ведь я... слушай, Наташа: да
ведь я часто к тебе ходил, и мать не знала, и никто не знал; то под окнами
у тебя стою, то жду: полсутки иной раз жду где-нибудь на тротуаре у твоих
ворот! Не выйдешь ли ты, чтоб издали только посмотреть на тебя! А то у тебя
по вечерам свеча на окошке часто горела; так сколько раз я, Наташа, по
вечерам к тебе ходил, хоть на свечку твою посмотреть, хоть тень твою в окне
увидать, благословить тебя на ночь. А ты благословляла ли меня на ночь?
Думала ли обо мне? Слышало ли твое сердечко, что я тут под окном? А сколько
раз зимой я поздно ночью на твою лестницу подымусь и в темных сенях стою,
сквозь дверь прислушиваюсь: не услышу ли твоего голоска? Не засмеешься ли
ты? Проклял? Да ведь я в этот вечер к тебе приходил, простить тебя хотел и
только от дверей воротился... О Наташа!
сердцу.
боже, за все, за все, и за гнев твой и за милость твою!.. И за солнце твое,
которое просияло теперь, после грозы, на нас! За всю эту минуту благодарю!
О! пусть мы униженные, пусть мы оскорбленные, но мы опять вместе, и пусть,
пусть теперь торжествуют эти гордые и надменные, унизившие и оскорбившие
нас! Пусть они бросят в нас камень! Не бойся, Наташа... Мы пойдем рука в
руку, и я скажу им: это моя дорогая, это возлюбленная дочь моя, это
безгрешная дочь моя, которую вы оскорбили и унизили, но которую я, я люблю
и которую благословляю во веки веков!..
объятий отца свою руку.
позвала меня!
ее и оставили!
пошли туда. Нелли стояла в углу, за дверью, и пугливо пряталась от нас.
Но она как-то долго на него посмотрела...
где моя мамаша? - вскрикнула она еще раз, протягивая свои дрожащие руки к
нам, и вдруг страшный, ужасный крик вырвался из ее груди; судороги
пробежали по лицу ее, и она в страшном припадке упала на пол...
оставаться: пыль, известь, перестройки, раскаленные камни, отравленный
испарениями воздух... Но вот, о радость! загремел где-то гром; мало-помалу
небо нахмурилось; повеял ветер, гоня перед собою клубы городской пыли.
Несколько крупных капель тяжело упало на землю, а за ними вдруг как будто
разверзлось все небо, и целая река воды пролилась над городом. Когда чрез
полчаса снова просияло солнце, я отворил окно моей каморки и жадно, всею
усталою грудью, дохнул свежим воздухом. В упоении я было хотел уже бросить
перо, и все дела мои, и самого антрепренера, и бежать к нашим на
Васильевский. Но хоть и велик был соблазн, я-таки успел побороть себя и с
какою-то яростию снова напал на бумагу: во что бы то ни стало нужно было
кончить! Антрепренер велит и иначе не даст денег. Меня там ждут, но зато я
вечером буду свободен, совершенно свободен, как ветер, и сегодняшний вечер
вознаградит меня за эти последние два дня и две ночи, в которые я написал
три печатных листа с половиною.
спине и в груди и дурман в голове. Знаю, что в эту минуту нервы мои
расстроены в сильной степени, и как будто слышу последние слова, сказанные
мне моим старичком доктором: "Нет, никакое здоровье не выдержит подобных
Пехов Алексей
Контровский Владимир
Гуль Роман Борисович
Пехов Алексей
Афанасьев Роман
Соломатина Татьяна