голосов, а затем другой. Первый был голос моего двоюродного
брата Генри, второй -- вот этого человека, убийцы...
ваши показания, а свое мнение вы выскажете потом.
услышав голос моего двоюродного брата: я думал, что он давно
уже спит. Однако я был уверен, что это именно он, и даже не
пошел в его комнату проверить. Не менее ясно было для меня и
то, что вторым из споривших был этот мустангер. Мне показалось
особенно странным, что Генри, против обыкновения, вышел в такой
поздний час. Но факт оставался фактом, ошибки тут быть не
могло. Я стал прислушиваться, чтобы узнать, о чем они спорят.
Голоса доносились слабо, и я не мог понять, о чем они говорили.
Мне удалось разобрать только, что Генри ругает мустангера,
словно тот оскорбил его первым, потом отчетливо донеслись
угрозы мустангера. Каждый громко назвал другого по имени, и тут
уж у меня не осталось никаких сомнений, что это именно они. Мне
следовало бы пойти туда и выяснить, в чем дело, но я был в
ночных туфлях; и, пока я надевал сапоги, все уже стихло. Я ждал
Генри около получаса, но он не возвращался. Тогда я решил, что
он отправился в бар, где мог встретить знакомых из форта и
просидеть долго, и лег спать... Итак, джентльмены, я рассказал
вам все, что знаю. Бедный Генри не вернулся в Каса-дель-Корво:
никогда больше он не ложился в свою постель. Его постелью в ту
ночь была прерия или заросли, а где именно -- знает только этот
человек!
повел дикими, блуждающими глазами, проявляя полное безразличие
к ужасному обвинению и не чувствуя на себе гневных взглядов,
обращенных на него со всех сторон.
больше не сомневался в том, что мустангер виновен. Последовал
новый взрыв негодования.
становится еще меньше. Уже не восемьдесят, а девяносто из ста
повторяют роковое требование. Волна озлобленных голосов
заглушает более спокойные.
достигает предела.
от Колхауна, пошептавшись с ним, хотя этого никто не заметил.
Он берет лассо, наклоняется и быстро надевает петлю на шею
по-прежнему ничего не сознающему осужденному.
кинжал и револьверы, и ему предоставлена свобода действий; у
него нашлись и помощники из таких же негодяев, как и он, -- из
тех, кто только что стерег пленника.
большинство с немым одобрением, некоторые же даже подбадривают
палачей злобными возгласами: "Вздерни его! Вешай!"
но никто не осмеливается встать на его защиту.
заброшен на сук...
каждый из участников трагедии, разыгравшейся на лесной поляне.
Никто не сомневался, что пройдет еще одна минута -- и они
увидят, как его тело повиснет на суку смоковницы.
разыгран и фарс. Но благодаря тому, что на этот раз трагедия
всецело завладела вниманием присутствующих, комедия осталась
без зрителей.
серьезно. Их было двое: человек и кобыла. Фелим снова сыграл
сцену, поразившую Исидору.
сосредоточили внимание толпы только на главном преступнике.
Слуга никого не интересовал, никто не думал, был он или не был
сообщником,-- все смотрели только на мустангера.
забыли, и он не преминул этим воспользоваться.
освободился от нее и потихоньку прополз между ног зрителей.
толкали друг друга, не отрывая глаз от смоковницы. Можно было
подумать, что Фелим, воспользовавшись удобным случаем, спасает
свою жизнь и уже больше не заботится о хозяине. Правда, он не
мог ему ничем помочь и знал это. Он высказал в защиту хозяина
все доводы, какие у него были; дальнейшее вмешательство с его
стороны не только было бы бесполезно, но могло еще больше
раздражить обвинителей. Его бегство никто не назвал бы
предательством -- его гнал инстинкт самосохранения. Так
рассуждал бы случайный свидетель.
предоставить своего хозяина его судьбе. Наоборот, он снова
пытался спасти Мориса Джеральда от неминуемой смерти. Он знал,
что один ничего не сможет сделать. Все надежды он возлагал на
Зеба Стумпа и потому решил вызвать его как можно скорее уже
известным нам способом, который оказался таким удачным.
прячась за деревьями, стал пробираться к месту, где паслась
старая кобыла.
лошади. Они загораживали Фелима, и ему удалось добраться до
кобылы незамеченным.
приспособлений. Он выронил ветку кактуса, когда его схватили, и
она так и валялась под ногами толпы. Отправиться за ней было бы
слишком рискованно. У него не было ни ножа, ни другого орудия,
чтобы срезать еще одну ветку кактуса.
предпринять. Но только на мгновение: времени терять быдо
нельзя. Каждая минута промедления могла стать роковой для его
хозяина. Его надо было спасти во что бы то ни стало. С этой
мыслью Фелим бросился к кактусу и голыми руками отломил одну из
его колючих ветвей.
обращать внимание на такие пустяки, когда дело шло о жизни его
молочного брата! Ирландец помчался к кобыле и, рискуя, что она
его лягнет, сунул ей под хвост орудие пытки.
тщательно проверена; другой конец веревки, переброшенный через
сук смоковницы, держали добровольные палачи, у которых,
казалось, руки чесались скорее дернуть ее. В их взглядах и
позах чувствовалась жестокая решимость. Они ждали только
команды.
Из-за этого-то и произошла задержка. Никто не хотел брать на
себя ответственность за роковой сигнал. Хотя все они считали
осужденного преступником и верили, что он убийца, но взять на
себя обязанности шерифа никто не решался. Даже Колхаун
отступил.
нельзя было упрекнуть ни отставного капитана, ни многих из
присутствующих. Задержка объяснялась отсутствием
соответствующего исполнителя. Это было лишь затишье во время
грозы -- затишье перед новым сильным ударом грома.
смерти -- смерти в ее самой ужасной и отвратительной личине.
Большинство чувствовали себя причастными к ней, и никто не
сомневался, что она близка.
на суку, они стали свидетелями совсем другого зрелища; оно было
настолько нелепым, что нарушило мрачную торжественность минуты
и задержало казнь.
Стумпу, -- вдруг словно взбесилась. Она начала плясать по
траве, высоко подбрасывая задние ноги и оглашая поляну
неистовым ржанием. Стоявшая рядом сотня лошадей вторила ей,
подражая ее бешеной пляске.
волшебной палочки. Не только казнь мустангера была
приостановлена, но им вообще на время перестали интересоваться.
Шилова Юлия
Верещагин Олег
Посняков Андрей
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур