молчание как бы ищет и не находит себе в
простое соображение, что - по причинам прежде всего стилистическим -
писатель не может говорить за писателя, особенно - поэт за поэта; что,
окажись на этой трибуне Осип Мандел ьштам, Марина Цветаева, Роберт Фрост,
Анна Ахматова, Уинстон Оден, они невольно бы говорили за самих себя, и,
возможно, тоже испытывали бы некоторую неловкость.
случае они не поощряют меня к красноречию. В лучшие свои минуты я кажусь
себе как бы их суммой - но всегда меньшей, чем любая из них, в отдельности.
Ибо быть лучше их на бума ге невозможно; невозможно быть лучше их и в жизни,
и это именно их жизни, сколь бы трагичны и горьки они не были, заставляют
меня часто - видимо, чаще, чем следовало бы - сожалеть о движении времени.
Если тот свет существует - а отказать им в возможно сти вечной жизни я не
более в состоянии, чем забыть об их существовании в этой - если тот свет
существует, то они, надеюсь, простят мне и качество того, что я собираюсь
изложить: в конце концов, не поведением на трибуне достоинство нашей
профессии мерит ся.
бы по тому, что, не будь их, я бы как человек и как писатель стоил бы
немногого: во всяком случае я не стоял бы сегодня здесь. Их, этих теней -
лучше: источников света -
способна обречь на абсолютную немоту. Число их велико в жизни любого
сознательного литератора; в моем случае оно удваивается, благодаря тем двум
культурам, к которым я волею судеб прин адлежу. Не облегчает дела также и
мысль о современниках и собратьях по перу в обеих этих культурах, о поэтах и
прозаиках, чьи дарования я ценю выше собственного и которые, окажись они на
этой трибуне, уже давно бы перешли к делу, ибо у них есть больше, ч то
сказать миру, нежели у меня.
могущих озадачить вас своей бессвязностью. Однако количество времени,
отпущенное мне на то, чтобы собраться с мыслями, и самая моя профессия
защитят меня, надеюсь, хотя бы отчасти от упреков в хаотичности. Человек
моей профессии редко претендует на систематичность мышления; в худшем
случае, он претендует на систему. Но это у него, как правило, заемное: от
среды, от общественного устройства, от занятий философией в нежном в
озрасте. Ничто не убеждает художника более в случайности средств, которыми
он пользуется для достижения той или иной - пусть даже и постоянной - цели,
нежели самый творческий прцесс, процесс сочинительства. Стихи, по слову
Ахматовой, действительно раст ут из сора; корни прозы - не более благородны.
частности человеческого существования. Будучи наиболее древней - и наиболее
буквальной - формой частного предпринимательства, оно вольно или невольно
поощряет в человеке именно его ощущение индивидуальности, уникальности,
отдельности - превращая его из общественного животного в личность. Многое
можно разделить: хлеб, ложе, убеждения, возлюбленную - но не стихотворение,
скажем, Райнера Марии Рильке. Произведения искусст ва, литературы в
особенности и стихотворение в частности обращаются к человеку тет-а-тет,
вступая с ним в прямые, без посредников, отношения. За это-то и
недолюбливают искусство вообще, литературу в особенности и поэзию в
частности ревнители всеобщего бл ага, повелители масс, глашатаи исторической
необходимости. Ибо там, где прошло искусство, где прочитано стихотворение,
они обнаруживают на месте ожидаемого согласия и единодушия - равнодушие и
разноголосие, на месте решимости к действию - невнимание и брезгливость.
Иными словами, в нолики, которыми ревнители общего блага и повелители масс
норовят оперировать, искуство вписывает "точку-точку-запятую с минусом",
превращая каждый нолик в пусть не всегда привлекательную, но человеческую
рожицу.
обладающую "лица необщим выраженьем". В приобретении этого необщего
выражения и состоит, видимо, смысл индивидуального существования, ибо к
необщности этой мы подготовлены уже как б ы генетически. Независимо от того,
является человек писателем или читателем, задача его состоит в том, чтобы
прожить свою собственную, а не навязанную или предписанную извне, даже самым
благородным образом выглядящую жизнь. Ибо она у каждого из нас тольк о одна,
и мы хорошо знаем, чем все это кончается. Было бы досаднно израсходовать
этот единственный шанс на повторение чужой внешности, чужого опыта, на
тавтологию - тем более обидно, что глашатаи исторической необходимости, по
чьему наущению человек на тавтологию эту готов согласиться, в гроб с ним
вместе не лягут и спасибо не скажут.
долговечные, чем любая форма общественной организации. Негодование, ирония
или безразличие, выражаемое литературой по отношению к государству, есть, по
существу, реакция постоянного,
По крайней мере, до тех пор пока государство позволяет себе вмешиваться в
дела литературы, литература имеет право вмешиваться в дела государства.
Политическая система, форма общест венного устройства, как всякая система
вообще, есть, по определению, форма прошедшего времени, пытающаяся навязать
себя настоящему (а зачастую и будущему), и человек, чья профессия язык, -
последний, кто может позволить себе позабыть об этом. Подлинной опасностью
для писателя является не только возможность (часто реальность) преследований
со стороны государства, сколько возможность оказаться загипнотизированным
его, государства, монструозными или претерпевающими изменения к лучшему - но
всегда временн ыми - очертаниями.
"вчера"; язык, литература - всегда "сегодня" и часто - особенно в случае
ортодоксальности той или иной системы - даже и "завтра". Одна из заслуг
литературы и состоит в то м, что она помогает человеку уточнить время его
существования, отличить себя в толпе как предшественников, так и себе
подобных, избежать тавтологии, то есть участи, известной иначе под почетным
названием "жертвы истории". Искуство вообще и литература в ч астности тем и
замечательно, тем и отличается от жизни, что всегда бежит повторения. В
обыденной жизни вы можете рассказать один и тот же анекдот трижды и трижды,
вызвав смех, оказаться душою общества. В искусстве подобная форма поведения
именуется "клиш е". Искусство есть орудие безоткатное, и развитие его
определяется не индивидуальностью художника, но динамикой и логикой самого
материала, предыдущей историей средств, требующих найти (или подсказывающих)
всякий раз качественно новое эстетическое решени е. Обладающее собственной
генеалогией, динамикой, логикой и будущим, искусство не синонимично, но, в
лучшем случае, параллельно истории, и способом его существования является
создание всякий раз новой эстетической реальности. Вот почему оно часто
оказыва ется "впереди прогресса", впереди истории, основным инструментом
которой является - не уточнить ли нам Маркса? - именно клише.
писатель, поэт в особенности, должен пользоваться в своих произведениях
языком улицы, языком толпы. При всей своей кажущейся демократичности и и
осязаемых практических выгодах для писателя, утверждение это вздорно и
представляет собой попытку подчинить искусство, в данном случае литературу,
истории. Только если мы решили, что "сапиенсу" пора остановиться в своем
развитии, литературе следует говорить на языке народа. В противном сл учае
народу следует говорить на языке литературы. Всякая новая эстетическая
реальность уточняет для человека реальность этическую. Ибо эстетика - мать
этики; понятие "хорошо" и "плохо" - понятия прежде всего эстетические,
предваряющие категории "добра"
позволено", потому что количество цветов в спектре ограничено. Несмышленый
младенец, с плачем отвергающий незнакомца или, наоборот, тянущийся к нему,
отвергает его или тянется к нему, ин стинктивно совершая выбор эстетический,
а не нравственный.
всегда переживание частное. Всякая новая эстетическая реальность делает
человека, ее переживаюшего, лицом еще более частным, и частность эта,
обретающая порою форму литературно го (или какого-либо другого) вкуса, уже
сама по себе может оказаться если не гарантией, то хотя бы формой защиты от
порабощения. Ибо человек со вкусом, в частности литературным, менее
восприимчив к повторам и ритмическим заклинаниям, свойственным любой ф орме
политической демагогии. Дело не столько в том, что добродетель не является
гарантией шедевра, сколько в том, что зло, особенно политическое, всегда
плохой стилист. Чем богаче эстетический опыт индивидуума, чем тверже его
вкус, тем четче его нравстве нный выбор, тем он свободнее - хотя, возможно,
и не счастливее.
понимать замечание Достоевского, что "красота спасет мир", или высказывание
Мэтью Арнольда, что "нас спасет поэзия". Мир, вероятно, спасти уже не
удастся, но отдельного человека в сегда можно. Эстетическое чутье в человеке
развивается весьма стремительно, ибо, даже не полностью отдавая себе отчет в
том, чем он является и что ему на самом деле необходимо, человек, как
правило, инстинктивно знает, что ему не нравится и что его не ус траивает. В
антропологическом смысле, повторяю, человек является существом эстетическим
прежде, чем этическим. Искусство поэтому, в частности литература, не
побочный продукт видового развития, а ровно наоборот. Если тем, что отличает
нас от прочих предст авителей животного царства, является речь, то
литература, и в частности, поэзия, будучи высшей формой словестности,
представляет собою, грубо говоря, нашу видовую цель.
Василенко Иван
Роллинс Джеймс
Белов Вольф
Свержин Владимир
Шидловский Дмитрий
Пехов Алексей