"Фиат-1600", Иоанн XXIII. Прекрасно, прекрасно. Но еще была книжная лавчонка
на улице Шерш-Миди, и был теплый вечер, налетавший порывами, и был вечер и
час, была пора цветенья, и было Слово (вначале было Слово), и был человек,
который считал себя человеком. Какая глупость, боже мой, какая глупость. Она
вышла из лавчонки (только теперь понимаю, что это -- почти метафора: она
выходит не откуда-нибудь, а из книжной лавки), мы перебрасываемся парою слов
и идем выпить по рюмочке pelure d'oignon в кафе на углу Севр-Вавилон (раз уж
дело дошло до метафор, то я -- только что прибывший хрупкий фарфор,
ОСТОРОЖНО, НЕ КАНТОВАТЬ, а она -- Вавилон: корень времен, первооснова,
primeval being266, страх и наслаждение всех начал, романтизм Аталы, только
за деревом притаился настоящий тигр). Итак, Севр с Вавилонией отправились
выпить по рюмке, но, по-моему, не успели мы взглянуть друг на друга, как в
нас родилось желание (нет, это случилось позже, на улице Реомюр), и
состоялся памятный разговор, я -- об одном, она -- о другом, отчего разговор
все время прерывался паузами, пока не заговорили наши руки, как сладко было
прикасаться, гладить друг другу руки, смотреть друг на друга и улыбаться,
потом мы закурили по сигарете "Голуаз", прикурили друг у друга и все
оглядывали, ощупывали глазами, согласные и готовые на все, так что даже
стыдно, а Париж плясал, поджидая нас, только что прибывших, только еще
начинавших жизнь, и все вокруг для нас еще не имело названия и не имело
истории (особенно для Вавилонии, а бедняга Севр изо всех сил старался
держать себя в руках: очарованный этой манерой Вавилонии смотреть на готику
просто так, не цепляя к ней ярлык, или бродить по берегу реки, не замечая
торчащих носов норманнских галер). Прощаясь, мы чувствовали себя детьми,
которые подружились на шумном дне рождения и никак не могут расстаться, а
родители уже тянут их за руки в разные стороны, и сладко щемит сердце, и
чего-то ждешь, и уже знаешь, что его зовут Тони, а ее -- Пулу, вот и все, а
сердце, как спелое яблоко, того и гляди оборвется...
Вавилонии, а не об элегическом финале, когда ясно, что игра сыграна.
94
несколько лет наблюдаю признаки распада в том, что пишу. Как и у меня, у
моей прозы случаются ангины, желтухи, аппендициты, с той разницей, что
следствия ее недугов сказываются на ней гораздо серьезнее. После того как
все сгниет, нечистых соединений не остается, и в свои права вступают
химически чистые натрий, магний, углерод. Моя проза подгнивает с точки
зрения синтаксиса и движется -- сколько для этого требуется труда! -- к
простоте. Думаю, что поэтому я уже не могу писать "гладко", с первых шагов
слова начинают дыбиться, и -- конец. "Fixer des vertiges"267 -- как славно.
Но я чувствую, что надо бы делать упор на элементы. Для того существует
стихотворение, некоторые ситуации в романах, рассказах или пьесах. Остальное
же -- просто заполнить, а это у меня получается плохо.
меньшего внимания, нежели история Германтов.
термин, имеющий отношение к композиции, составлению. В смысле,
противоположном школьному химическому термину. Когда этот процесс достигает
крайнего предела, то открывается область простейших элементов.
Сосредоточиться на них и, если возможно, стать ими.
95
намерения. Проявляя странный анахронизм, он интересуется научными или
антинаучными изысканиями вроде дзэн-буддизма, которые в эти годы были
свойственны beat generation268 не меньше, чем крапивница. Анахронизм его
заключался не в этом, а в том, что Морелли казался гораздо более радикальным
и более молодым в своих духовных запросах, нежели те калифорнийские юнцы,
что одинаково пьянели от слов в санскрите и от консервированного пива. В
одной из своих заметок он на манер Судзуки определил язык как своеобразный
возглас или крик, идущий непосредственно от внутреннего опыта. Засим
следовали несколько примерных диалогов между учителем и учеником, совершенно
невразумительных для рационального уха и любой дуалистической или двузначной
логики; ответы учителей на вопросы учеников заключались, как правило, в том,
чтобы дать палкой по башке, вылить на голову кувшин холодной воды, пинком
вышвырнуть за дверь или, в лучшем случае, глядя им в лицо, повторить их же
вопрос. Морелли, похоже, с полным удовольствием вращался в этом с виду
совершенно безумном мире, полагая, что подобные стереотипы поведения
представляют собой в высшей степени наглядный урок, единственный способ
открыть духовное зрение ученика и явить ему истину. Эта насильственная
иррациональность казалась ему естественной, поскольку она уничтожала
структуры, представляющие собой характерную особенность Запада, оси, на
которых вращается историческое сознание человека и у которых дискурсивное
мышление (а также эстетическое и даже поэтическое чувство) являются
инструментом выбора.
какой-то целью, необъясненной), похоже, указывает на то, что Морелли
пустился в авантюру, аналогичную предпринятой им в работе, на написание и
издание которой, как раз в эти годы, он положил немало труда. Некоторых его
читателей (и его самого) позабавила попытка написать своего рода роман, где
без внимания оставлялся логический ряд повествования. И в конце концов в
результате сложных взаимодействий он угадал метод (хотя по-прежнему нелепым
выглядит выбор повествовательной манеры для целей, которые, судя по всему,
не требуют повествования)*.
клеточку, где на полях -- список овощей, по-видимому, memento buffandi269.
Пророки, мистики, потемки души: часто употребляемые элементы в
повествовании, написанном в форме притчи или видения. Разумеется, роман...
Однако этот возмутительный разлад порожден скорее манией, присущей Западной
обезьяне все раскладывать по полочкам, классифицировать, нежели подлинными
внутренними противоречиями **.
могла бы оказаться техника (назовем ее так) по типу дзэн. Взамен удара
палкой по башке -- роман, полностью антироманный, вызывающий недовольство и
возмущение, а наиболее проницательным, возможно, открывающий новые пути ***.
том, что, поняв необычный язык учителя, ученик поймет себя самого, а не
смысл, заключенный в высказывании. В противоположность выводу, к которому
мог бы прийти хитромудрый европейский философ, язык учителя дзэн передает
идеи, а не чувства или намерения. И потому он играет не ту роль, какую
обычно играет язык; поскольку выбор фраз исходит от учителя, то чудо
свершается в той области, которая ему присуща, и ученик раскрывается сам
себе, понимает себя, и таким образом обычная фраза становится ключом ****.
верной гарантией провала), казалось, что некоторые абзацы книги, а иногда и
целые главы являются своеобразными гигантскими дзэн-пощечинами ad usum homo
sapiens270. Эти места из книги Морелли он назвал "архезацы" и "абзатипы" --
нелепые слова-гибриды, почти совсем джойсовские. А зачем они, "архетипы", --
эта тема не давала покою Вонгу и Грегоровиусу *****.
карабкаться на дерево бодхи, на Синай или еще на какую-нибудь дарующую
откровение высоту. Он не задавался великой целью начертать магистральный
путь, который вывел бы читателя к новым, цветущим просторам. Без угодливости
(старик был итальянцем по происхождению и, надо признать, не пыжился взять
верхнее до) писал он так, словно отчаянно и трогательно пытался вообразить
себе учителя, долженствующего просветить его. Он выпускал дзэн-фразу и
слушал ее -- порою на протяжении целых пятидесяти страниц, чудовище эдакое,
-- и нелепо, да и злонамеренно было бы подозревать, будто эти страницы
адресованы одному лишь читателю. И публиковал их Морелли отчасти потому, что
был итальянцем ("Ritorna vincitor"271), а отчасти потому, что бы очарован
тем, какие они у него получались красивые ******.
колониста. Собрав свой скромный урожай буддийского мака, он привез его
семена в Латинский квартал. И если конечное откровение заключается в том,
что он, возможно, обнадеживал гораздо больше, чем следовало, то надо
признать, что его книга все-таки является чисто литературным предприятием
именно в силу того, что она задумывалась с целью разрушения литературных
формул *******.
похвалу, он был еще и по своему христианскому убеждению: он верил, что
индивидуальное спасение (каждого в одиночку) невозможно и что ошибки одного
пятнают всех, и наоборот. Возможно, поэтому (догадка Оливейры) для своих
блужданий он выбрал романную форму и публиковал все, с чем он на этом пути
встретился или расстретился.
96
весь Клуб был там. Этьен с ключами, Вонг, кланявшийся до земли в надежде
Сертаков Виталий
Курылев Олег
Ильин Андрей
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Корнев Павел