то и не надо, можно и так".
одного какого-нибудь дня, даже в течение часа".
мне чувство я стараюсь проанализировать, разобрать по винтикам, и оно
делается каким-то мелочно-ничтожным".
на себя. Эти карточки награждали их чертами, которых у них не было, и они
начинали верить в них, воображать, что они действительно ими обладают".
кем-нибудь танцует? Вдруг кто-нибудь обнимает сейчас ее? А? Нет, не может
быть, она, наверно, с родителями".
какими они были, с той разницей, что в хороших днях она опускает плохие
мелочи, а в плохих днях - хорошие".
отчетливым. Кажется, что оно-то и случится в жизни. Ну нет! Тогда я покончу
самоубийством. Но я чувствую, что это самоубийство - сплошная литература и
никогда я не сделаю этого. Становится совсем тяжело. Неужели даже наедине не
можешь быть искренним? Нет, не могу. Я могу быть искренним, когда говорю с
другими. Тогда это у меня получается. А наедине ничего не выходит".
чем в любом авантюрном романе".
к мужчине. Сначала ей нравилось разговаривать с ними, потом ей стало
нравиться сидеть с ними рядом, потом она стала прижиматься к ним, а потом
она уже захотела, чтобы ее обнимали". " * *
видом, будто подарили сто рублей".
и смотрел на женщину, которая сидела против меня на нижней полке. У нее были
красивые ноги и узкий носок туфли. Как я понял из разговора, она была
актрисой Камерного театра. К ней подошел мужчина, по-моему тоже актер, и
сказал, что купил консервы и что везет их домой. Женщина запрыгала вокруг
него, запищала и очень неуклюже старалась изобразить маленькую девочку, как
это любят делать многие женщины. Мужчина растерялся, начал заискивающе
улыбаться и отдал ей одну банку. Она заплатила ему за нее, долго роясь в
сумочке. Мужчина взял деньги, сначала отказываясь, хотя протянутая рука
сразу выдала его. Видно было, что они небогаты. Мужчина долго еще говорил о
консервах, о том, как ему удалось достать эти несколько банок, как он рад,
что везет их домой.
его консервами".
шапочку и подслюнявливала брови. А когда проходила мимо подвальных стекол,
любовалась своими ногами. Нечто вроде болезни: постоянное желание видеть
себя. Она смотрелась даже в чайник, в кастрюлю, в полированную поверхность
буфета, шкафа и столов из красного дерева. Всюду, где можно было увидеть
собственное отражение. А своей тени она боялась, потому что думала: "Тень
делает меня смешной".
ничто, а ваши знакомые будут есть, спать, целоваться, стонать, веселиться,
грустить и говорить фразы. Но что делать! Мы - только люди, то есть высшие
животные класса млекопитающих".
нашими ногами, как огурец".
матери". Никто не ждал его, никому он был не нужен, а только мешал. Он
старил уже состарившуюся женщину и неприятно тревожил спокойного мужчину -
своего отца".
посматривала. Говорила, что Шекспир - великий, что Байрон - гений, что
Пушкин - замечательный. Но стихов не любила, считая, что предложения в них
составлены неправильно.
повинна в этом".
всего не люблю сентиментальность".
повыше.
ночи, в этом году я курил папиросу.
чувства я понимал, что еще ребенок".
похож на него, но гораздо больше на мать, хотя и без ее "мартышкости".
он носил отложные белые воротнички наружу, а не внутрь - под тужурку.