Чтение 86–й страницы книги ~В круге первом~

По другую сторону от Нержина лежал Руська Доронин. Он разделся, с головой
и ногами ушёл под одеяло и ещё подушкой сверху прикрыл своё счастливое
упоённое лицо. Ему не хотелось ни слышать, ни видеть, ни чтоб его видели.
Только тело его было здесь -- мысли же и душа следовали за Кларой, которая
ехала сейчас домой. Перед самым уходом она докончила плести корзиночку на
ёлку и незаметно подарила её Руське. Эту корзиночку он держал теперь под
одеялом и целовал.

Видя, что напрасно было бы шевелить Руську, Нержин оглядывался в поисках
второго.

-- Амантай! Амантай! -- звал он Булатова. -- Иди в заседатели.

Очки Булатова задорно блестели.

-- Я бы пошёл, да там сесть негде! Я тут у двери, комендантом буду!

Хоробров (он уже успел постричь Абрамсона, и ещё двоих, и стриг теперь
посередине комнаты нового клиента, а тот сидел перед ним голый до пояса,
чтоб не трудиться потом счищать волосы с белья) крикнул:

-- А зачем второго заседателя? Приговор-то уж, небось, в кармане? Катай с
одним!

-- И то правда, -- согласился Нержин. -- Зачем дармоеда держать? Но где
же обвиняемый? Комендант! Введите обвиняемого! Прошу тишины!

И он постучал большим мундштуком по койке. Разговоры стихали.

-- Суд! Суд! -- требовали голоса. Публика сидела и стояла.

-- Аще взыду на небо -- ты там еси, аще сниду во ад -- ты там еси, --
снизу из-под председателя суда меланхолически подал Потапов. -- Аще вселюся
в преисподняя моря, -- и там десница твоя настигнет мя! -- (Потапов
прихватил закона божьего в гимназии, и в чёткой инженерной голове его
сохранились тексты катехизиса.)

Снизу же, из-под заседателя, послышался отчётливый стук ложечки,
размешивающей сахар в стакане.

-- Валентуля! -- грозно крикнул Нержин. -- Сколько раз вам говорено -- не
стучать ложечкой!

-- В подсудимые его! -- взвопил Булатов, и несколько услужливых рук
тотчас вытянули Прянчикова из полумрака нижней койки на середину комнаты.

-- Довольно! -- с ожесточением вырывался Прянчиков. -- Мне надоели
прокуроры! Мне надоели ваши суды! Какое право имеет один человек судить
другого? Ха-ха! Смешно! Я презираю вас, парниша! -- крикнул он председателю
суда. -- Я ... вас!

За то время, что Нержин сколачивал суд, Рубин уже всё придумал. Его
тёмно-карие глаза светились блеском находки. Широким жестом он пощадил
Прянчикова:

-- Отпустите этого птенца! Валентуля с его любовью к мировой
справедливости вполне может быть казённым адвокатом. Дайте ему стул!

В каждой шутке бывает неуловимое мгновение, когда она либо становится
пошлой и обидной, либо вдруг сплавляется со вдохновением. Рубин, обернувший
себе через плечо одеяло под вид мантии, взлез в носках на тумбочку и
обратился к председателю:

-- Действительный государственный советник юстиции! Подсудимый от явки в
суд уклонился, будем судить заочно. Прошу начинать!

В толпе у дверей стоял и рыжеусый дворник Спиридон. Его лицо, обвислое в
щеках, было изранено многими морщинами суровости, но из той же сетки
странным образом была вот-вот готова выбиться и весёлость. Исподлобья
смотрел он на суд.

За спиной Спиридона с долгим утонченным восковым лицом стоял профессор
Челнов в шерстяной шапочке.

Нержин объявил скрипуче:

-- Внимание, товарищи! Заседание военного трибунала шарашки Марфино
объявляю открытым. Слушается дело...?

-- Ольговича Игоря Святославича... -- подсказал прокурор.

Подхватывая замысел, Нержин монотонно-гнусаво как бы прочёл:

-- Слушается дело Ольговича Игоря Святославича, князя Новгород-Северского
и Путивльского, год рождения... приблизительно... Чёрт возьми, секретарь,
почему приблизительно?.. Внимание! Обвинительное заключение, ввиду
отсутствия у суда письменного текста, зачтёт прокурор.

Рубин заговорил с такой лёгкостью и складом, будто глаза его
действительно скользили по бумаге (его самого судили и пересуживали четыре
раза, и судебные формулы запечатлелись в его памяти):

"Обвинительное заключение по следственному делу номер пять миллионов
дробь три миллиона шестьсот пятьдесят одна тысяча девятьсот семьдесят четыре
по обвинению ОЛЬГОВИЧА ИГОРЯ СВЯТОСЛАВИЧА.

Органами государственной безопасности привлечён в качестве обвиняемого по
настоящему делу Ольгович И.С. Расследованием установлено, что Ольгович,
являясь полководцем доблестной русской армии, в звании князя, в должности
командира дружины, оказался подлым изменником Родины. Изменническая
деятельность его проявилась в том, что он сам добровольно сдался в плен
заклятому врагу нашего народа ныне изобличённому хану Кончаку, -- и кроме
того сдал в плен сына своего Владимира Игоревича, а также брата и
племянника, и всю дружину в полном составе со всем оружием и подотчётным
материальным имуществом.

Изменническая деятельность его проявилась также в том, что он, с самого
начала поддавшись на удочку провокационного солнечного затмения,
подстроенного реакционным духовенством, не возглавил массовую
политико-разъяснительную работу в своей дружине, отправлявшейся "шеломами
испить воды из Дону", -- не говоря уже об антисанитарном состоянии реки Дон
в те годы, до введения двойного хлорирования. Вместо всего этого обвиняемый
ограничился, уже в виду половцев, совершенно безответственным призывом к
войску:

"Братья, сего есмы искали, а потягнем!"

(следственное дело, том 1, лист 36).

Губительное для нашей Родины значение поражения объединённой
новгород-северской-курской-путивльской-рыльской дружины лучше всего
охарактеризовано словами великого князя киевского Святослава:

"Дал ми Бог притомити поганыя,

но не воздержавши 'уности."

(следственное дело, том 1, лист 88).

Ошибкой наивного Святослава (вследствие его классовой слепоты) является,
однако, то, что плохую организацию всего похода и дробление русских военных
усилий он приписывает лишь "уности", то есть, юности обвиняемого, не
понимая, что речь здесь идёт о далеко рассчитанной измене.

Самому преступнику удалось ускользнуть от следствия и суда, но свидетель
[Бородин] Александр Порфирьевич, а также свидетель, пожелавший остаться
неизвестным, в дальнейшем именуемый как [Автор Слова], неопровержимыми
показаниями изобличают гнусную роль князя И.С. [Олъговича] не только в
момент проведения самой битвы, принятой в невыгодных для русского
командования условиях

метеорологических:

"Веют ветры, уж наносят стрелы,

На полки их Игоревы сыплют...",

и тактических:

"Ото всех сторон враги подходят,

Обступают наших отовсюду",

(там же, том 1, листы 123, 124,

показания Автора Слова),

но и ещё более гнусное поведение его и его княжеского отпрыска в плену.
Бытовые условия, в которых они оба содержались в так называемом плену,
показывают, что они находились в величайшей милости у хана Кончака, что
объективно являлось вознаграждением им от половецкого командования за
предательскую сдачу дружины.

Так например, показаниями свидетеля Бородина установлено, что в плену у
князя Игоря была своя лошадь и даже не одна:

"Хочешь, возьми коня любого!"

(там же, том 1, лист 233). Хан Кончак при этом говорил князю Игорю:

"Всё пленником себя ты тут считаешь.

А разве ты живёшь как пленник,

а не гость мой?"

(там же, том 1, лист 281)

и ниже:

"Сознайся, разве пленники так живут?"

(там же, том 1, лист 300).

Половецкий хан вскрывает всю циничность своих отношений с
князем-изменником:

"За отвагу твою, да за удаль твою