жив записать названия нужных мне книг на клочке бумаги. В ту же минуту
мой приятель предостерегающе толкнул меня локтем. Но, увы, слишком позд-
но! Мендель окинул меня взглядом - и каким взглядом! То был взгляд од-
новременно торжествующий и оскорбленный, насмешливый и высокомерный,
по-шекспировски царственный, взгляд, которым Макбет окинул Макдуфа, ког-
да тот предложил непобедимому герою сдаться без боя. Он снова отрывисто
рассмеялся, и большой выступающий кадык задвигался - очевидно, он с тру-
дом проглотил крепкое словцо. Да я и заслужил любую, самую грубую брань
из уст доброго, честного Менделя-букиниста; ведь только чужой человек,
невежда ("амхорец", как он выражался) мог сделать оскорбительное предло-
жение - записать названия книг, и кому? Якобу Менделю! Словно он мальчик
из книжного магазина или служитель в букинистической библиотеке; как
будто этот несравненный ум когда-либо нуждался в столь грубом вспомога-
тельном средстве. Лишь много позже я понял, как сильно должна была моя
предупредительность уязвить его; ибо этот маленький, невзрачный, утонув-
ший в своей бороде и вдобавок горбатый галицийский еврей Якоб Мендель
был титаном памяти. За этим грязновато-бледным лбом, обросшим серым
мхом, запечатлены были незримыми письменами, словно отлитые из стали,
титульные листы всех когда-либо вышедших книг. Он мгновенно, не колеб-
лясь, называл место выхода любого сочинения, появилось ли оно вчера, или
двести лет тому назад, его автора, первоначальную цену и букинистичес-
кую; помнил отчетливо и ясно и переплет, и иллюстрации, и факсимиле;
каждую книгу, побывавшую у него в руках или только высмотренную в витри-
не или в библиотеке, он мысленно видел с той же фотографической точ-
ностью, с какой художник внутренним оком видит еще скрытые от мира соз-
даваемые им образы. Если в каталоге какого-нибудь регенсбургского буки-
ниста книга была оценена в шесть марок, он тотчас припоминал, что два
года тому назад другой экземпляр этой книги на распродаже в Вене пошел
за четыре кроны и кем она была куплена. Нет, Якоб Мендель не забывал ни
одного названия, ни одной цифры, он знал каждое растение, каждую инфузо-
рию, каждую звезду в изменчивом зыбком космосе книжного мира. По каждой
специальности он знал больше, чем специалисты, знал библиотеки лучше,
чем библиотекари, наличность книг большинства фирм он знал лучше, чем их
владельцы, вопреки всем спискам и картотекам, опираясь единственно на
свой магический дар, на свою несравненную память, всю силу которой можно
показать, только приведя сотни примеров. Правда, эта память могла полу-
чить такое поистине сверхъестественное развитие только благодаря вечной
тайне всякого совершенства: тайне сосредоточенности. Этот удивительный
человек не знал в мире ничего, кроме книг, ибо все явления бытия обрета-
ли для него реальность лишь претворенные в буквы, собранные в книгу и
как бы выхолощенные. Но и книги он читал не ради их содержания, не ради
заключенных в них мыслей или фактов; только название, цена, формат, ти-
тульный лист увлекали его. Всего лишь необъятным перечнем имен и назва-
ний, запечатленным не на страницах каталога, а на мягкой коре млекопита-
ющего, - перечнем, в конечном счете бесполезным, не оживленным творчес-
кой мыслью, - вот чем была специфически-букинистическая память Якоба
Менделя; но в своем неповторимом совершенстве она оказалась не менее фе-
номенальной, чем память Наполеона на лица, Меццофанти - на языки, Ласке-
ра - на шахматные дебюты, Бузони - на музыкальные опусы. Использованный
в учебном или другом общественном учреждении, этот мозг мог бы удивить и
наставить тысячи, сотни тысяч студентов и ученых; он был бы плодотворен
для науки, явился бы бесценным приобретением для тех общедоступных сок-
ровищниц, которые мы называем библиотеками. Но этот мир был навеки зак-
рыт для необразованного галицийского маклера, который знал немногим
больше того, чему научился в хедере; и эти поразительные способности
могли проявляться лишь в тайных откровениях за мраморным столом кафе
Глюк. Но если когда-нибудь появится великий психолог (наш духовный мир
все еще ждет его трудов) и, подобно Бюффону, упорно и терпеливо класси-
фицировавшему породы животных, опишет все разновидности, особенности,
первобытные формы и отклонения от них той волшебной силы, которую мы
именуем памятью, - ему следовало бы вспомнить о Якобе Менделе, об этом
гении библиографии, об этом безвестном корифее букинистической науки.
купщиком книг. Каждое воскресенье в газетах "Нейе фрейе прессе" и в "Не-
йер винер тагеблат" появлялись одни и те же стереотипные объявления:
"Покупаю старые книги, даю хорошую еду, прихожу на дом по первому вызо-
ву, Мендель. Альзерштрассе", и затем номер телефона - телефона, разуме-
ется, кафе Глюк. Он рылся в книжных складах, еженедельно с помощью ста-
рика посыльного, носившего бороду, как у австрийского императора, пере-
таскивал добычу в свою главную квартиру и опять уносил оттуда, ибо над-
лежащего разрешения на книжную торговлю у него не было. Приходилось до-
вольствоваться мелким, грошовым промыслом. Студенты сбывали ему свои
учебники, через его руки они совершали путь от старшего курса к младше-
му, кроме того, он отыскивал книги по заказам и продавал их с незначи-
тельной надбавкой: советы свои он ценил дешево. Деньги не играли роли в
его мире; всегда его видели в одном и том же потертом сюртуке; утром,
днем и вечером он выпивал стакан молока с двумя булочками, скудный обед
ему приносили из ближайшего ресторана. Он не курил, не играл, можно ска-
зать даже не жил - жили лишь глаза за толстыми стеклами очков, без уста-
ли питавшие этот своеобразный мозг словами, заглавиями, именами. И мяг-
кое, плодородное вещество этого мозга жадно впитывало поток сведений,
как впитывает луг тысячи и тысячи капель дождя. Люди его не интересова-
ли, и из всех человеческих страстей он, быть может, знал только одну -
правда, самую человечную - тщеславие. Если к нему приходил за справкой
человек, уставший от бесплодных поисков в сотне разных мест и Мендель
мог сразу же ответить на вопрос, то это одно давало ему удовлетворение и
радость, да еще, быть может, сознание, что в Вене и за ее пределами жи-
вут несколько десятков человек, которые уважают его знания и нуждаются в
них. В каждом из многолюдных хаотических конгломератов, которые мы име-
нуем столицами, кое-где вкраплены мельчайшие грани, которые отражают
один и тот же мир на крошечной плоскости; они скрыты для большинства и
дороги только знатоку, только собрату по страсти. И все без исключения
любители книг знали Якоба Менделя. Так же как за советом относительно
какого-нибудь музыкального произведения отправлялись к Еузебиусу Манди-
шевскому, в Общество друзей музыки, где он сидел в серой ермолке, с при-
ветливой улыбкой на устах, среди папок и нот и с первого же взгляда лег-
ко разрешал труднейшие загадки, так же как и по сей день каждый, кто хо-
чет получить сведения о театральной жизни старой Вены, о ее культуре,
неизбежно обратится к всеведущему старику Глосси, так и немногие право-
верные венские библиофилы, когда им попадался особенно твердый орешек,
не задумываясь, совершали паломничество в кафе Глюк, к Якобу Менделю.
Наблюдать за Менделем во время такой консультации доставляло мне, моло-
дому, любопытному человеку, величайшее наслаждение. Обычно, когда ему
приносили заурядную книгу, он презрительно захлопывал ее и цедил сквозь
зубы: "Две кроны"; но, увидев редкий экземпляр или уникум, он почти-
тельно отодвигался, подкладывал лист бумаги, и видно было, что он сты-
дится своих грязных, измазанных чернилами пальцев с черными ногтями. По-
том с нежностью благоговейно перелистывал страницы одну за другой. Никто
не мог помешать ему в эти минуты, как нельзя помешать молитве истинно
верующего, и в самом деле, это разглядыванье, перелистыванье, обнюхи-
ванье - в отдельности и в совокупности напоминали строгий ритуал религи-
озного обряда. Горбатая спина двигалась из стороны в сторону, он ворчал,
кряхтел, почесывал голову, произносил непонятные звуки, протяжные "а..."
или "о", выражавшие трепет восторга, за которыми следовали испуганные
"ой" или "ой вей", если он наталкивался на вырванную или источенную жуч-
ком страницу. В заключение он почтительно взвешивал в руке древнюю, пе-
реплетенную в кожу книгу и, полузакрыв глаза, вдыхал запах увесистого
квадратного тома, словно чувствительная барышня - аромат туберозы. На
время этой довольно длительной процедуры владелец книги должен был, ко-
нечно, вооружиться терпением. Но, закончив осмотр, Мендель охотно, можно
сказать, вдохновенно, давал всевозможные справки, к которым неминуемо
присоединялись пространные рассказы о забавных, а то и драматических
случаях купли-продажи аналогичных экземпляров. В такие мгновения он ста-
новился как будто бодрее, моложе, живее, и только одно могло его страшно
разгневать - предложение денег за оценку, на которое иногда решался ка-
кой-нибудь новичок. Тогда он обиженно отстранялся, подобно директору
картинной галереи, которому путешественник-американец хочет сунуть в ру-
ку чаевые за объяснения; ибо подержать в руках драгоценную книгу значило
для Менделя то же, что для другого - свидание с женщиной. Эти мгновения
были для него платоническими ночами любви. Только книга имела власть над
ним, а не деньги. Поэтому крупные коллекционеры, между ними и основатель
Принстаунского университета, тщетно пытались привлечь его в свои библио-
теки в качестве советчика и скупщика - Якоб Мендель отказывался; его
нельзя было представить себе иначе, как только в кафе Глюк. Тридцать три
года тому назад, с еще мягкой черной бородкой и кудрявыми пейсами, он,
невзрачный еврейский паренек, прибыл с востока в Вену, чтобы подгото-
виться к должности раввина, но вскоре покинул единого сурового бога Ие-
гову и отдался сверкающему и тысячеликому многобожию книг. В те времена
он впервые набрел на кафе Глюк, и постепенно оно стало его мастерской,
его главной квартирой, его почтовым отделением, его миром. Как астроном,
который еженощно в своей обсерватории одиноко наблюдает сквозь крохотное
круглое отверстие телескопа мириады звезд, их таинственное движение, их
перекрещивающиеся пути, их угасание и возгорание, так Якоб Мендель
сквозь свои очки, сидя за четырехугольным столом в кафе Глюк, глядел в
другой мир - мир книг, тоже вечно движущийся и перевоплощающийся, в этот
мир над нашим миром.
больше связывалась с этой безвестной кафедрой, чем с именем патрона ка-
фе, великого музыканта, творца "Альцесты" и "Ифигении", - Кристофа Вил-
либальда Глюка. Мендель был там такой же частью инвентаря, как старая
Херберт Фрэнк
Лукьяненко Сергей
Березин Федор
Глуховский Дмитрий
Пехов Алексей
Афанасьев Роман