простирались заснеженные поля и темные клинья лесов, и где-то с левого
борта мерцала сквозь дымную мглу россыпь огней Москвы.
иллюминатор, пока клубящиеся торопливые облака не закрыли землю. Тогда он
откинулся на высокую спинку кресла и скосил взгляд на Нонну. Она сидела
рядом, глядя прямо перед собой, профиль ее был четок и безмятежен. По
другую сторону от Нонны сидел Валерий. Он зевал, мучительно сморщившись.
Не выспался, бедняга. Все они вот уже которую ночь не высыпаются: с утра
до поздней ночи не отпускает их Москва.
нескончаемые две московские недели остались позади.
лимонадом и минеральной водой. Ур выпил и того и другого, удовлетворенно
крякнул и закрыл глаза.
Учителя, только об одном мечтал - поскорее покинуть Землю, - и сам же
попросил отсрочить отлет... Не собирался принимать приглашение Русто - а
все-таки принял и вот летит на далекий Мадагаскар. И не просто так летит,
а с паспортом в красной обложке, и не сам по себе, а в составе группы,
имеющей план сотрудничества из двадцати семи пунктов...
Только начни что-то делать, только начни - и ты уже не волен распоряжаться
собственным временем... Зачем было, к примеру, участвовать в переселении
Валерия с тетей Соней на новую квартиру? После бешеной гонки с проектом
один только и выдался свободный день в начале декабря, один-единственный.
Полежать бы на диване с книжкой, почитать бы всласть, - так нет, втиснулся
в набитый до отказа троллейбус и поехал на улицу Тружеников Моря. А там
уже были все в сборе - и Рустам, и Марк с Аркашей, и еще несколько
знакомых парней из института. С тяжким топотом тащили вниз и грузили в
машину мебель, коробки с книгами, немыслимые какие-то сундуки, и Рустам
умело распоряжался погрузкой, и тетя Соня бегала вверх-вниз по лестнице,
умоляя осторожнее нести посуду. Весь двор провожал отъезжающих. Из
распахнутых дверей квартиры Барсуковых орал неутомимый магнитофон.
Старушки на скамеечке в углу двора делали ручкой прощальный привет.
Подслеповато и грустно смотрел из своего окна фармацевт-пенсионер Фарбер,
великий знаток древних цивилизаций.
угощение. Засиделись, расходились уже под вечер, и Валерий кричал с
лестничной площадки им вслед: "Спасибо, орлы! Приходите еще таскать, как
говорят в Древнем Шумере!"
командируемой для совместной работы с океанографической экспедицией
доктора Русто, и вся группа - Нонна, Валерий и он, Ур, - вылетела в
Москву.
вихри из стеклянных дверей метро, строгие лица гостиничных служительниц.
Все куда-то бегут, спешат, - невольно и ты ускоряешь шаг. Попробуй
остановиться, чтобы тронуть ладонью невиданно красивое белое вещество,
называемое коротко и как-то очень подходяще - снег, - тебя толкнут,
обругают, а то еще и с ног, чего доброго, собьют. Нельзя выпадать из
ритма. И ты мчишься, мчишься...
людей, и отвечаешь на вопросы и тычешь указкой в пролив Дрейка, порядком
уже надоевший. А потом профессор Рыбаков ведет тебя еще в какие-то
кабинеты, и люди с важной осанкой, в темных костюмах вежливо пожимают тебе
руку, и опять - расспросы, возражения, сомнения и снова расспросы. И -
бумаги. Нарастающие лавинообразно бумаги с резолюциями наискось:
и которые уже не только выслушивали его, но и чего-то требовали, торопили.
И уже кто-то из них поставил ему, Уру, "на вид" за непредставление в срок
какого-то заключения.
разговор, когда Ур растерянно умолкал на многолюдных заседаниях. Она не
давала ему утонуть в бумагах и заблудиться в коридорах, помогала писать
докладные и представлять дополнительные сведения. Она следила, чтобы он не
забывал обматывать шею теплым шарфом и не терял перчаток.
мелькала в кабинетах Академснаба, в экспериментальных мастерских. По
заказным спецификациям принимал Валерий измерительные приборы необычной
конструкции. Спорил с поставщиками, требовал "довести до техусловий".
в себе, громкоголосая, умеющая не спешить, она вносила некоторое
спокойствие в страсти, разгоревшиеся вокруг вопроса о великом будущем
пролива Дрейка. "Ограничимся на первом этапе комплексным исследованием
Течения Западных Ветров, а дальше видно будет..."
этом-то, как уразумел из услышанного на совещаниях Ур, и таилась главная
трудность.
социально-экономическом отношении, - сказал ему вчера профессор Рыбаков.
(То была прощальная беседа, - они все сидели в номере у Веры Федоровны.) -
Мы могли бы пойти на геомагнитный эксперимент, если полностью будет
обоснована его целесообразность. Но тут нужны объединенные усилия всего
человечества. Пойдет ли на это Запад? Вот вопрос... Множество людей на
Западе, несомненно, заинтересуется проектом - среди них будут ученые, а
может, и некоторые политики. Но решающее слово не за ними. Решать будут
нефтяные и угольные монополии... крупные электротехнические и иные
концерны... Вряд ли им понравится проект, который поставит крест на
ископаемом топливе..." - "Решать в конечном счете будут не монополии, а
народ", - запальчиво возразила Нонна. На это Рыбаков не ответил - только
головой покачал и сказал: "Ах, Нонна, Нонна..."
почудилась еле заметная улыбка у нее на лице. Что-то, наверно,
приснилось...
ведь еще не оставляла ее одну больше чем на три недели, а тут - на целых
четыре месяца... Беспокойно было при мысли о долгом плавании в высоких
штормовых широтах: выдержит ли она, если ее укачивало даже при каспийских
штормах? Впрочем, шторм на Каспии не уступит, пожалуй, океанскому...
уговорила закончить проект, принять участие в экспедиции Русто. А дальше
что? Если бы знать, что у него на уме...
посмотрела на них и сказала вдруг... Бог знает, что она сказала. Нонну так
и обдало жаром от ее слов...
людям. Ну конечно, слышала она о Юрии Костюкове немало: был такой молодой
инженер в их городе, работал в НИИТранснефти, лет десять назад вместе со
своим другом Николаем Потапкиным изобрел или открыл нечто необычайно,
фантастически интересное - эффект проницаемости. А еще они сделали из
Валерия Горбачевского человека, так говорит сам Валерий, который был тогда
мальчишкой-лаборантом.
единственным вечером, свободным от беготни и совещаний, и потащил Ура и
ее, Нонну, к своему божеству.
на челе высоком, а им отворил дверь долговязый белобрысый малый. Он
дурашливо поклонился и молвил: "Здравствуйте, люди и пришельцы". И сразу
они с Валеркой пустились в воспоминания - о каком-то кораблекрушении и
необитаемом острове, о какой-то необыкновенно умной, ныне покойной собаке,
о плавании на плоту, - они перебивали друг друга и покатывались со смеху,
и ей, Нонне, казалось, что они просто выдумывают все это с ходу, чтобы
потешить себя.
с красивым лицом. Она пришла с лекций, которые читала на филологическом
факультете, и быстро накрыла на стол.
диссертацией, и Валерий сказал, насупившись, что никакой диссертации не
будет. Костюков пристально на него посмотрел и сказал: "Так-так". И
продекламировал стихотворение, ей, Нонне, не известное: "Но путь науки
строгой я в юности отверг, и вольною дорогой пришел я в Нюрнберг. Кто
знает, сколько скуки в искусстве палача, не брать бы вовсе в руки тяжелого
меча..." А Валентина Савельевна сделала гримаску и высказалась в том
смысле, что не все стихи бывают к месту, а особенно - стихи малоодаренных
литераторов. Костюков возразил, что Федор Сологуб был поэтом, может, и не
первого ранга, но даровитым, а стихи не обязательно цитировать к месту.
Еще он заявил, что Валерке, с его застарелым отвращением к науке, следует
пойти в ловцы бродячих собак, и признался, что и сам он, Костюков, тоже
ловец бродячих собак, именуемых сумасшедшими идеями. Тут у них вышел спор.
Валентина Савельевна посоветовала мужу: "Вот и лови своих любимых собак, а
в филологию не суйся". На это Костюков ответил, что филология входит в его