Чтение 87–й страницы книги ~Мессия очищает диск~

полированного дерева... И не случайно первым деянием государя было
уничтожение шаолиньских монахов в Столице, вторым же шагом стал приказ
двинуть войска на Шаолинь! Полагаю, Карма не различает отдельных людей - для
нее сейчас очагом внутреннего разлада является вся обитель; вернее, все
монахи с почетным клеймом на предплечьях и все иноки, близкие к этому.

Однако: неужто одной песчинки хватило, чтобы заклинить Колесо Закона, и
неужели одного монастырского повара оказалось достаточно для болезни Кармы?!

И ответ выскальзывает из рук.

5

...Преподобный Бань остановился у стены и долго смотрел на нее, словно
там висел пейзаж работы великого художника или это была стена, которую
девять лет созерцал великий Бодхидхарма.

- Когда твою голову выставляют на бамбуковом колу для обозрения зеваками,
- тихо сказал монах, - это очень помогает отрешиться от суеты и по-другому
взглянуть на собственные поступки. Впрочем, я не стал бы советовать многим
идти этим путем.

Собравшиеся хотели было возразить, но раздумали.

И были правы.

РАЗДУМЬЕ ХЭШАНА

Бодисатвы видят, что они мужественны, здоровы, в броне, с оружием,
величественны. Все зло и все разбойники могут быть захвачены и сломлены.

"Сутра золотого света"

На девятый год правления первого государя династии Мин к внешним воротам
обители подбросили годовалого младенца.

Ребенка осмотрели, убедились в его здоровье и отдали в поселок слуг,
одной из женщин.

Через полгода у ворот был обнаружен второй младенец.

Сперва это сочли неблагоприятным признаком, но патриарх был человеком
несуеверным, и та же самая женщина приютила второе дитя.

В пятилетнем возрасте все, от мала до велика, путали подкидышей, даже их
приемная мать.

А в шесть лет патриарх Сюань велел обрить малышам головы.

И осень успела двадцать один раз сменить лето, а на трон взошел государь
Юн Лэ, прежде чем подкидыши вошли в Лабиринт Манекенов и прошли его до
конца.

Первый - утром; второй - вечером.

А за две недели до того мы сражались друг с другом за право сдавать
выпускные экзамены, и это был единственный случай в обители, когда после
трехчасового поединка учителя-шифу прервали схватку и допустили к сдаче
обоих.

Я не скажу вам, кто я на самом деле - преподобный Бань или наставник Чжан
Во.

Не скажу потому, что под отрубленной головой было написано имя Чжана; не
скажу потому, что остался один.

Один, как повар Фэн, но теперь я понимаю, что это не правда. Фэн тоже не
одинок, иначе ему никогда бы не удалось натворить все то, что он совершил.
Виноваты мы все. Над монастырем больше полувека висела аура мирской суеты,
клубящейся сейчас в душе безумца повара. Обитель уже давно стала
превращаться в академию сановников, училище светских воинов и советников; я
говорю крамолу, но говорю ее искренне - патриарху Хой Фу не стоило
вмешиваться в борьбу монголов и "красных повязок".

Карма вне человеческой морали; она не знает завоеванных и завоевателей.

Дух Чань, как улыбка Будды, как жизнь и смерть, не знает различий.

Моя вина!

Я ничем не отличался от прочих.

И Столица приняла меня с распростертыми объятиями.

Не спорю, тайная канцелярия сделала много добра для Поднебесной, но в
ушедших от мира монахах, творящих миру осязаемое, плотское добро, крылся
зародыш будущего сумасшествия Закона Кармы - а уродливый повар все сражался
в Лабиринте с деревянными манекенами...

Дух, заповеданный Бородатым Варваром, выхолащивался, Рук Закона
становилось все больше - мы проходили Лабиринт и шли дальше, к славе и
великой цели! Но Душ Закона, возвращавшихся в комнатку мумий, больше не
было.

Многорукое существо с куцей душой... мы имеем то, что имеем.

Ведь и я сам не вернулся в Лабиринт.

Я поехал в Бэйцзин и встал за спиной государя.

Да что там! Совсем недавно я убеждал судью Бао отказаться от выяснения
подробностей покушения Восьмой Тетушки... предполагая банальный заговор в
стенах родной обители, я предпочитал во всем разобраться сам, нежели
позволить постороннему, что называется, выносить огарки из пагоды!

Император Хун Ци прав: Шаолинь должен быть разрушен!

Сердце хэшана скорбит, смиряясь перед необходимостью.

Но я в недоумении: почему бы нам не обождать, оставаясь в Нинго, пока
правительственные войска сожгут обитель и в Поднебесной воцарится прежняя
тишина?

И ответ выскальзывает из рук.

6

...Все смотрели на Железную Шапку.

А даос молчал и деловито кромсал лист бумаги бронзовыми ножничками;
ужасные существа выстраивались перед магом на столешнице, они шевелились,
тоненько взлаивали, норовя разбежаться, - но чародей обмакнул палец в чай и
очертил вокруг собственных порождений мокрый круг.

Любое из бумажных чудовищ, ткнувшись в липкую границу, отступало назад и
продолжало бесцельно бродить в поисках выхода.

А даос все резал и резал, существ становилось больше и больше, а чайная
граница высыхала, грозя исчезнуть совсем...

РАЗДУМЬЕ ДАОСА

Безначальное Дао не торопится, но никогда не опаздывает. Я - не Дао.

Лань Даосин

Им хорошо: они видят только то, что видят.

Для них мир - это мир, даже если он и раздроблен на Западный Рай, ад
Фэньду и скобяную лавочку соседа фу.

Я же вижу мир, как учил меня видеть мой учитель, небожитель Пэнлая, -
подобно виноградной грозди.

Каждая ягода достойна собственного мироздания.

Но если кто-то захочет получить вино...

Я вижу, смежив веки: гроздь медленно и неумолимо сдавливается в чужом
кулаке, и та ягода, в которой мечется крохотная Поднебесная, грозит лопнуть.
Ягоды-товарки, более зеленые, но зато и более плотные, напирают крутыми
боками, и наша тонкая кожица из последних сил сдерживает этот напор.

Если кожица прорвется хотя бы в одном месте - вместо ягоды получится
каша, остро пахнущая давленым виноградом.

Увы! Я, недостойный отшельник Лань Даосин по прозвищу Железная Шапка,
являюсь частицей кожицы.

Я и подобные мне, кто в силах распознать опасность и увидеть если не всю
гроздь целиком, то хотя бы ближайшие ягоды, - мы сдерживаем напор, но силы
наши на исходе.

И все чаще за спинами чуждых вестников, глашатаев надвигающегося конца
света мнятся бедному даосу две страшные фигуры, одна - в белом траурном
одеянии, другая - в черном плаще из кожистых крыльев.

Добро и Зло.

Две крайности, два начала, отвергнувшие друг друга; оспаривающие друг у
друга этот мир, не знающий ни чистого Добра, ни чистого Зла.

Как мне объяснить судье, монаху, лазутчику и ребенку, что ждать больше
нельзя?

Что уже вчера было поздно?!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

1

Они шли гуськом, сгибаясь в три погибели.

Все, кроме Маленького Архата.

Высота потайной галереи позволяла мальчишке идти в полный рост - вот он и
шел, ровно, размеренно, ни секунды не задумываясь о том, куда поставить ногу
или куда свернуть; малыш-инок был сейчас похож скорее на небожителя,
прогуливающегося в облаках, чем на одиннадцатилетнего монашка-беглеца,
предательски ведущего в самое сердце Шаолиня целую ватагу, двое из которой
были чужаками, один считался мертвым, да и прочие...

Все-таки хорошо, что Маленький Архат шел первым и впереди не было никого,
кто мог бы заглянуть ему в глаза. Например, даоса весьма заинтересовал бы
этот бездонный и безмятежный взгляд, где нет-нет да и пробивалась тревожная
нотка: словно случайный прохожий то и дело выглядывал из-за спины
просветленного архата.

Но даос шел третьим и не имел возможности заглянуть в глаза мальчишке.

Судья Бао шел вторым. Крохотный светильничек в его руке скорее создавал
иллюзию света, чем действительно светил; язычок пламени плескал на стены
тенями, ноги еще плохо слушались выездного следователя, и он без стеснения
положил свободную ладонь на плечо юного проводника.