зиться в вечную ночь: как призрак, вызванный вами на мгновение, я сумел
только напугать вас - и потому я возвращаюсь в свою могилу.
ясь и удерживая его. - Вы дали мне клятву никогда без меня не входить в
эту пещеру, и вы не имеете права взять ее назад.
Одинокий - лишь тень человека; а тот, кого не любят, одинок всюду и со
всеми.
отсюда! Быть может, при дневном свете я наконец разберусь в своей
судьбе.
долину, Консуэло почувствовала, что волнение ее действительно утихает.
она, слегка опираясь на его руку. - Теперь я не сомневаюсь, что в пещере
у меня был припадок безумия.
с вами; я прекрасно знаю, что эту минуту вы хотите вычеркнуть из своей
памяти. Мне тоже надо стремиться забыть о ней.
простили. Расскажи я вам странное видение, которое почудилось мне в то
время, когда вы исполняли ваши богемские мелодии, вы поняли бы, что, по-
разив и напугав вас, я была вне себя. Не можете же вы допустить, что я
забавлялась, играя вашим рассудком и вашим спокойствием... Бог свиде-
тель, что я и сейчас готова отдать за вас жизнь.
что цепко ухватился бы за свою, если бы...
полюбила бы вас, как вы того заслуживаете, если бы...
стороны.
в глубине вашего сердца, в ваших воспоминаниях!
ня было бы лучше умереть, чем снова пережить прошлое. Но ваше положение
в свете, ваше богатство, противодействие и возмущение ваших родных - где
мне взять мужество, чтобы перенести все это? У меня нет ничего, кроме
чувства собственного достоинства и бескорыстия; что останется мне, если
я пожертвую и этим?
нет, и прошу у тебя лишь немного - жалости. Как можешь ты быть унижена,
даря мне, словно милостыню, немного счастья? Кто же из нас двоих был бы
у ног другого? И как может мое богатство опозорить тебя? Если оно тяго-
тит тебя, как и меня, мы могли бы тотчас же раздать его бедным. Неужели"
ты думаешь, что я давным-давно не решил поступить с ним согласно своим
вкусам и взглядам, то есть избавиться от него, когда смерть отца приба-
вит к горю разлуки еще ужас получения наследства? Итак, тебя пугает бо-
гатство? Но я дал обет бедности. Ты боишься блеска моего имени? Оно под-
дельно, а настоящее мое имя в опале. Я не верну его себе, - это было бы
неуважением к памяти отца, - но клянусь тебе: в той безвестности, в ко-
торой я буду жить, имя Рудольштадт никого уже не ослепит, и ты не смо-
жешь упрекнуть меня в этом. Что же касается противодействия моих род-
ных... О, будь только одно это препятствие! Скажи, что нет другого, и ты
увидишь!
лах устранить ни вся моя преданность вам, ни вся благодарность.
не единственное препятствие!
стороны, ей хотелось загладить страдания, причиненные другу, который
спас ей жизнь и заботился о ней три месяца, как самая нежная, любящая
мать. Она надеялась смягчить свой отказ, сославшись на препятствия, ко-
торые действительно считала непреодолимыми. Но настойчивые расспросы
Альберта смущали ее, а собственное сердце было для нее каким-то лабирин-
том, где она запуталась; она не могла сказать себе с уверенностью, любит
или ненавидит она этого странного человека, к которому ее влекла та-
инственная, могучая симпатия, в то время как непреодолимый страх и
что-то похожее на отвращение вызывали в ней дрожь при одной мысли о бра-
ке с ним.
она испытывать другое чувство, сравнивая этого грубого эгоиста, этого
гнусного честолюбца, подлого и коварного, с Альбертом, таким великодуш-
ным, добрым, таким чистым, полным самых высоких и романтических досто-
инств? В этом сопоставлении было лишь одно темное пятно - посягательство
на жизнь Зденко (от этого подозрения она никак не могла отделаться). Но
не было ли это подозрение плодом ее больного воображения, не был ли это
просто кошмар, который рассеется при первом же объяснении? И она решила,
не откладывая, попытаться выяснить это. С деланно рассеянным видом,
словно не расслышав последнего вопроса Альберта, она остановилась и,
глядя на проходившего неподалеку крестьянина, воскликнула:
на него, быстро пошел вперед, потом вдруг остановился и вернулся обратно
со словами:
поминает... - Он так и не был состоянии произнести имя Зденко. Вид у не-
го при этом был страшно взволнованный.
ло, внимательно следя за ним.
невозможна.
ненависть, после того как он выказывал мне такую симпатию?
дел накануне того дня, когда вы спустились в подземелье. Ему приснилось,
будто мы с вами подходим к алтарю и вы даете мне слово стать моей женой,
и в это время вы вдруг запели наш старинный богемский гимн да так гром-
ко, что задрожала вся церковь. И будто, пока вы пели, я, все больше и
больше бледнея, проваливался сквозь пол церкви и наконец, мертвый, был
погребен в усыпальнице наших предков.
плиту, которая тут же и прикрыла меня, а сами пустились плясать на пог-
ребальном камне, распевать на неизвестном языке непонятные вещи с выра-
жением самой необузданной, самой лютой радости. В ярости он бросился на
вас, но вы исчезли, словно дым, и тут он проснулся, страшно озлобленный,
обливаясь холодным потом. Его крики и проклятия так громко отдавались
под сводами кельи, что я тоже проснулся. Мне стоило большого труда зас-
тавить его рассказать свой сон и еще труднее было убедить в том, что сон
этот не может оказать никакого влияния на мою судьбу. Мне было особенно
трудно разуверить его, так как я сам был в страшно возбужденном, болез-
ненном состоянии, а также потому, что до тех пор никогда не пытался это-
го делать, поскольку он верил в свои видения и сны. Однако на следующий
день после этой беспокойной ночи мне показалось, что он либо совсем за-
был об этом сне, либо перестал придавать ему значение, так как больше не
вспоминал о нем, и когда я попросил его пойти поговорить с вами обо мне,
он не оказал никакого сопротивления. Ему, очевидно, никогда даже в голо-
ву не приходило, что вы захотите и сможете разыскать меня тут, и его бе-
зумие проснулось, только когда он увидел, что вы решились на это. Во
всяком случае, он не говорил мне о своей ненависти к вам до той минуты,
пока мы, возвращаясь с вами из кельи, не встретили его в подземной гале-
рее. Тут он лаконически сказал мне по-чешски, что намерен и решил изба-
вить меня от вас (это его подлинное выражение), уничтожив вас при первой
же встрече на том основании, что вы бич моей жизни и что в ваших глазах
он читает мой смертный приговор. Простите, что я передаю вам его безум-
ные слова, и поймите теперь, почему мне было необходимо удалить его и от
вас и от себя. Не будем больше говорить об этом, умоляю вас: тема эта
мне очень тяжела. Я любил Зденко, как свое второе "я". Его безумие до
того слилось с моим и отождествилось, что у нас являлись одни и те же
мысли, одни и те же видения, даже физические страдания у нас бывали оди-
наковые. Он был более наивен и, следовательно, более поэт, чем я; у него
был более ровный характер, и в то время как мне являлись ужасные и гроз-
ные призраки, он благодаря своей более мягкой и более спокойной натуре
видел тихие и грустные. Основная разница между нами заключалась в том,
что мои припадки повторялись время от времени, а его экзальтированное
состояние было постоянным. Я то бывал охвачен безумием, то становился
бесстрастным, унылым зрителем своего несчастья, тогда как он жил словно
в мире грез, где все внешние предметы принимали символические образы. И
этот бред был всегда так полон любви и нежности, что в минуты моего
просветления (конечно, самые мучительные для меня) мне был поистине не-
обходим, чтобы оживить и примирить меня с жизнью, тихий, но изобрета-